Мы синхронно вздохнули.

А Стейси тем временем откашлялась и поднесла микрофон к губам:

— Если честно, я немного волнуюсь, — начала она, — так что будьте ко мне снисходительны. Говорят, что настоящий профессионал журналистики должен быть беспристрастным. И обычно у меня получается. Но это расследование — особый случай. Поневоле я оказалась не только наблюдателем, но и участником событий…

— Врет и не краснеет, — возмутилась я, — это не она, а я оказалась участником событий! Я!

— Что ж, беги на сцену и отними у нее микрофон, — усмехнулся Максим, — тогда точно попадешь в газеты вместе со своей новой юбкой. Ведь тебе именно это было нужно, а вовсе не премия, да?

Я оскорбленно промолчала.

— … Моя ближайшая подруга оказалась жертвой беспринципного авантюриста, которого я разоблачила. Ей было тяжело, но она справилась. И я рада, что у меня был шанс ей помочь…

— Ничего себе, помогла, — обиженно прошептала я.

— Вот именно! — живо поддержала меня верная Лерка, — и потом, как она смеет называть тебя подругой? Да вы всего-то пару раз выпили вместе пива!

— … Может быть, кого-то мой репортаж и развлечет… Но для нее, для моей отчаянной подруги, мое расследование оказалось спасательным кругом… Поэтому не судите меня слишком строго, даже если я что-то сделала не так…

Зал напряженно молчал. Кто-то слева от меня громко высморкался. А справа послышались судорожные всхлипывания. И вдруг где-то в конце зала раздался взволнованный голос:

— Воды, воды! Врача скорее!

Лерка заинтересованно обернулась:

— Что там?

— Какой-то девице стало плохо, — приподнявшись на стуле, констатировал Максим, — разнервничалась.

И тут я не выдержала. Я встала во весь рост и обиженно воскликнула:

— Так нечестно! Это была моя мечта, моя! Она все врет!! — мой голос напряженно звенел.

Лерка зажала ладошкой рот, а Степашкин дергал меня за руку, пытаясь усадить на место, но не тут-то было. Я не собиралась сдаваться, пока публично не выскажу все.

Стейси растерянно замолчала, мне показалось, что ей стало неловко. Так ей и надо, будет знать, как подставлять друзей. Сейчас я заберусь на сцену и расскажу всем правду. Зал просто ахнет, и — может быть, еще не поздно — премия достанется мне.

Зал напряженно молчал.

— Она мне вовсе не подруга, — звенящим голосом начала я, — эта история на самом деле произошла со мной. Меня зовут Саша Кашеварова, я тоже журналистка, и этот материал должна была написать я, ведь я непосредственный участник событий… Ой, куда вы меня тащите?!

Я даже не заметила, как два мрачных охранника в одинаковой бежевой униформе, пробравшись между рядами, взяли меня под локотки.

— Подождите, я же еще не все сказала! Это очень важно!

Но они меня даже не слушали. Они молча и хмуро выполняли свою работу, а на торжество справедливости им было наплевать.

Последнее, что я увидела в дверном проеме зала, была укоризненная физиономия Максима Леонидовича Степашкина — исподлобья он мрачно смотрел на меня, качая головой, а перехватив мой взгляд, возвел глаза к потолку.

* * *

А потом мы втроем сидели на Трафальгарской площади, прямо на тротуарном бордюре (хорошо, что в Лондоне чистый асфальт) и ели щедро посыпанное орехами клубничное мороженое.

— Ну почему мне всегда так не везет? — в сотый раз повторила я, — почему я никак не могу взять себя в руки и быть успешной…

— Но ты и так успешная, и без этой дебильной премии, — Лерка погладила меня по плечу, — ты же заместитель главного редактора газеты, а это чего-то значит!

— Да кому нужна эта газета?! — в сердцах воскликнула я. — Ее даже не читает никто… Ой, прости, Максим. Просто мне обидно, как вы все не понимаете. Ведь это я, я должна была подняться на сцену вместо Стейси. Это был мой материал, а не ее. По справедливости эта премия моя. А меня мало того, что даже не захотели выслушать, так еще и выставили из зала. Как щенка, который написал на ковер.

— Ты должна сказать спасибо, что тебя не арестовали, — серьезно сказал Степашкин, — в Англии с этим очень строго. Тебя могли бы заставить заплатить огромнейший штраф.

— Ты ничего не понимаешь, — вздохнула я, — мне так грустно, что я даже не в состоянии найти в этом хоть один позитивный момент. Да что там, меня даже мороженое не радует. А это уже последняя стадия, — я меланхолично отшвырнула в сторону недоеденный рожок.

Описав в воздухе ровную дугу, мороженое плюхнулось аккурат на свеженачищенный ботинок проходящего мимо опрятного клерка. Тот изумленно посмотрел сначала на испорченную обувь, потом почему-то вверх (он что, и правда подумал, что голуби нынче испражняются клубничным мороженым?!), а потом уже на меня. Что-то пробормотав, он показал мне средний палец правой руки.

Мы с Леркой прыснули, а вот Степашкину отчего-то было совсем не смешно. Да уж, наверное, сложно мне с ним придется. Мы живем в совершенно разных системах координат, он даже не понимает моего юмора.

— Саша, а почему ты обвиняешь всех вокруг, кроме самой себя? — вдруг сказал он, глядя в спину удаляющегося обиженного клерка.

— Что ты хочешь этим сказать? — начала вскипать я. — Я-то тут вообще при чем? Я — жертва обстоятельств. Стейси не имела права писать эту статью, не посоветовавшись со мной. Если бы она повременила недельку, то мой репортаж был бы первым.

— Ну ничего, я ей отомстила! — воскликнула вдруг Лерка. — Перед тем, как от нее съехать, я подсунула в ее коробку с краской для волос тюбик другого цвета. Черного!

— Хорошо, но ведь она журналист, — спокойно сказал Максим, которому была непонятна вся сладость мести с подмененным тюбиком, — она просто выполнила свою работу. А ты ее вовремя не выполнила, вот и все.

— Ты что, ее оправдываешь? — прошипела я.

— Нет, я пытаюсь объяснить тебе, что если бы ты серьезнее относилась к работе, то ничего подобного не произошло бы. Кстати, тебя это тоже касается, — он неодобрительно взглянул на Лерку, которая пыталась запихнуть в разверстый рот сразу целый шарик мороженого.

Она поперхнулась:

— А я-то здесь вообще при чем?

— При том, что ты тоже была свидетельницей этих событий. Ты тоже могла написать материал и получить эту чертову премию. А вы… Пока Стейси писала статью, что делали вы, девочки?

Я вздохнула. Что я делала? Да ничего — таращилась в телевизор, набивая желудок всякой гадостью. Курсировала по маршруту: холодильник-туалет— постель, с головой окунувшись в тупое растительное существование.

Короче, депрессировала я.

А это, на мой взгляд, причина вполне уважительная.

— Я по магазинам ходила, — нахмурившись, вспоминала Лерка, — в «Селфридже»[1]как раз распродажа была. Разве я могла пропустить такое? Вот это платье оттуда. Кашеварова, кстати, знаешь, сколько оно стоит?