– Когда вы вчера ушли, – сказала Лариса Матвеевна, посмотрев на часы и выходя в прихожую, – я подумала, что этот человек будет вам полезен. Кто там? – спросила она, совсем как вчера, заняв место сбоку от двери.

– Пантюшка, – ответили оттуда.

Вошедший человек был не очень высокого роста, сухощав, но при пожатии его ладони не слабому Гордееву она показалось железной.

– Пантелеев Олег, – представился мужчина, прямо глядя на господина адвоката немигающим взглядом темных глаз.

– Олег Федотович, – уточнила Баскакова.

– Тогда уж скажите: подполковник милиции.

– Олег Федотович был начальником городского уголовного розыска, – пояснила Лариса Матвеевна. – До прихода Вялина.

– А может, еще буду, – жестко сказал сыщик. – После того, как уберу его.

– Олег Федотович знает гораздо больше меня, поэтому вскоре после избрания Вялина мэром он оказался не у дел, – Баскакова продолжала выполнять роль комментатора при этом странновато держащемся человеке.

– Был отстранен от исполнения служебных обязанностей в результате продуманной провокации, – произнес Пантелеев более пространное, чем прежде, предложение.

«Может, разговорится?» – с надеждой подумал Гордеев.

– Лариса рассказала мне, что вы приехали защищать Андреева, – продолжал разговор Пантелеев. – Не люблю адвокатов.

– Возможно, – кивнул Гордеев. – И я много чего не люблю. Но хотел бы уточнить: я действительно осуществляю защиту гражданина Андреева на стадии предварительного следствия. Моя первостепенная задача – не «защищать» Андреева, а вызволить его для начала из СИЗО. Это не самое лучшее место для того, чтобы добиться прекращения дела по ложному обвинению.

– А вы уверены, что оно ложное?

– Странно получается! – воскликнул Гордеев. – Себя вы считаете невинно пострадавшим, а Андреева вялинские прихвостни, по-вашему, упекли за дело.

– Во-первых, я не «невинно пострадавший». Вялин организовал мое смещение за дело. За мои дела. Я ему очень мешал.

– А вы не предполагаете, что и Андреев мог чем-то помешать Вялину?

– Адвокат?! – с сомнением протянул Пантелеев. Он продолжал оставаться в прихожей, словно раздумывал, не повернуть ли ему назад, прочь из этой квартиры.

– Мне известно, что этот адвокат защищал корреспондента, который кое-что, а может, и много чего разузнал о делах Вялина.

– Верно. Был такой корреспондент…

«Так какого же черта!» – хотел воскликнуть Гордеев, но Пантелеев продолжал:

– …не люблю корреспондентов. Правду говорят: тоже древнейшая профессия.

– Я не совсем вас понимаю, – признался Гордеев.

– И объяснять не придется, – процедил Пантелеев, – если подумаете.

– Подумал – не получается, – сказал Гордеев, теряя терпение.

– Кто нам мешает больше других последние годы? Своими журналистскими расследованиями. Своими версиями. Своими репортажами с места события.

– Я-то полагал, что гласность способствует сокращению преступности всех видов.

– Глупости! То есть, может, и не глупости, если в рубрике «Из зала суда». Но когда суют нос в следствие… Скольких мерзавцев спугнули!

– В мире нет ничего абсолютного. Ведь с помощью прессы можно и ловить!

– Ага, фотки печатать и по телевизору показывать: «Их разыскивает милиция». Пустое все это!

– Но ведь пресса может пустить дезу, сбить уголовный элемент с толку…

– Ну, бог с ними! – махнул Пантелеев рукой, подумав. – Лариса, чаем здесь еще поят?

– Только не в прихожей.

Самоутвердившись и выпив чаю, Пантелеев стал нормальным человеком, даже не лишенным чувства юмора. Действительно, это был кладезь сведений о криминальной жизни Булавинска.

И конечно, он прекрасно помнил историю с убийством Чащина.

– Конечно, Лев сам отчасти виноват, – сказал Пантелеев фразу, которая ничего не выражала.

– В смысле?

– А в том смысле, что прикрываться надо. Туда полез, сюда… Так не бывает. – Он помолчал и добавил: – Без последствий не бывает.

– Но вы думаете, то, что его убили у полиграфкомбината, случайность или он и с ним был как-то связан?

– Газету там печатали. «Булавинские ведомости».

– Это я знаю. Но слухи про левую продукцию – они, конечно, не слухи, а правда?

– Конечно, правда. Вопрос в том, кто эту левую продукцию печатает, сколько и для чего.

– Есть варианты? – с иронией спросил Гордеев. Мол, неужели ж ты, законник, можешь и оправдательные мотивы нарушений учесть?

– Пока есть. При таком налоговом законодательстве, как наше, без нарушений ничего не сделаешь. Отсюда в полиграфии – игры с тиражом, печать на левой бумаге и так далее. Есть, конечно, случаи крутые. Вы у себя в Москве выпустили учебник, очень хороший. Школьникам он нужен? Еще как! Вашего тиража для России маловато? Маловато. Везти его куда-нибудь в Красноярск дорого? Дорого. Невыгодно за такую цену. И вот мы в Булавинске печатаем точь-в-точь такой учебник, как московский, и даже, исключительно ради шутки, указываем данные вашей, московской типографии. В итоге школьники наших краев получают дешевые учебники, кто-то очень хорошие бабки, а вы, москвичи, немало бабок теряете… Вот так: и просвещение, и криминал в одном флаконе.

– Да это мне понятно.

– А раз понятно, то, может, поймете и то, что Лев, газетку свою печатая, наткнулся каким-то образом на такие тиражи, о которых я говорил.

– То есть убили за учебники.

– За деньги его убили, за очень большие деньги. Хотя, вам ли мне это говорить, сегодня укокошить может за все, что угодно, какой-нибудь бомж в подъезде…

– Но вы говорите: деньги. Я все-таки полагаю, что Чащин не участвовал в каком-то левом книгоиздании, не делил доходы…

– Но мог мешать делить свои доходы другим. Там были другие хозяева. И Лев о них узнал. Как считали занятые в том книжном деле, это было для него слишком обременительным знанием. Из него можно было извлечь не только статью для газеты.

– Вы полагаете, он кого-то пытался припугнуть?

– Лев был не тот человек. Но разворачивать свое новое частное расследование он начал точно.

– И в убийстве участвовали люди Вялина?

– Надо еще установить, что понимать под «людьми Вялина»? Как вы считаете, у сержанта в подчинении его люди или чьи-то еще?

– Да, я уже знаю об этой точке зрения, – сказал Гордеев, посмотрев на Ларису Матвеевну.

– Она – единственно правильная, – жестко произнес Пантелеев.

– И что делать в таком случае?

– Драться, господин юрист, драться.