— Отец и мать никогда не рассказывали о том, как это вышло, хотя я не раз пытался их расспросить. Мне известно об этом только то, что я тебе рассказал.

— Значит, они до сих пор так и живут там, в Провинциях, и… — Магьер осеклась на миг и процедила сквозь зубы: — Убивают по приказу Дармута. Почему они тоже не сбежали? Им ведь уже не нужно было защищать тебя. Или их удержало что-то еще?

— Магьер… — начал он и, не договорив, безнадежно опустил голову.

Никогда ей не постичь в полной мере мир, в котором он родился и вырос. Лисил заговорил снова, негромко и тщательно выговаривая слова:

— Не забудь, что мы были рабами. И что один из нас — под бдительным оком Дармутовых слуг — всегда оставался заложником. Вот какой цепью Дармут сковал нашу семью. Мы не думали о том, что творим. Мы исполняли приказ — чтобы остаться в живых, чтобы уберечь тех, кто нам дорог. Но я больше не мог убивать — и сбежал.

— И правильно сделал, — твердо сказала Магьер.

— Правильно?! — процедил Лисил, не глядя на нее. — Магьер, мои родители — отец и мама, мертвы. Я сбежал. И теперь они мертвы.

Вот и все. Никому на свете не рассказывал он о своем прошлом… и вот рассказал — единственному человеку, которому лучше бы никогда не узнать правду о Лисиле-полуэльфе. Что с ним будет теперь, как он будет жить, навеки потеряв Магьер?

Он закрыл глаза, потому что не хотел увидеть, как она уйдет. Лучше уж рано или поздно открыть глаза — и обнаружить, что комната пуста.

Глухой металлический стук — это, должно быть, Магьер подняла саблю. Лисил вслушивался в ее шаги, которые удалялись к двери. Потом снова металл глухо звякнул о дерево — теперь уже ближе.

Тонкие пальцы коснулись его лица, пробежали по волосам; теплые, чуть жесткие ладони прижались к его вискам.

Так и не подняв головы, Лисил открыл глаза — и увидел, что Магьер сидит перед ним на корточках, а между ее ступней стоит жестяная мисочка с водой. Магьер чуть подалась вперед, ткнулась лбом, как упрямый козленок, в лоб Лисила, и он ощутил щекой ее теплое дыхание.

— Спасибо, — шепнула она. — Спасибо, что рассказал.

* * *

С туго перебинтованным запястьем Чейн вышел из наемной кареты в одном из беднейших районов внешнего крепостного кольца. Он предпочел, чтобы его появление не возвещалось перестуком колес в месте, обитатели которого не могли позволить себе такой роскоши. Уплатив кучеру, Чейн зашагал по улице, которая, по словам домина Тилсвита и Винн, называлась Лачужной.

Совсем недавно он покинул особняк, чтобы отыскать пищу для раненой Сапфиры. Она кое-как сумела поведать о том, что с ней стряслось, о том, как полуэльф превзошел ее в ловкости и проворстве, а женщина с бледным лицом оказалась гораздо сильнее, чем положено смертным. Лицо Торета во время ее рассказа пылало от ненависти и страха.

Чейну было что обдумать, когда Торет велел ему отправиться в ночной город с этой «миссией милосердия». Эти двое старинных врагов Торета, вполне вероятно, могут стать залогом освобождения Чейна. Он решил, что вполне может позволить себе эту прогулку для устройства кой-каких собственных дел. Придется, правда, поторопиться. Если он слишком задержится, Торет не только придет в ярость оттого, что Сапфире пришлось подольше пострадать, но и, пожалуй, заподозрит неладное. И все же придется рискнуть: Торет в последнее время ведет себя так непредсказуемо, что неизвестно, когда Чейну еще подвернется такой подходящий случай.

Час был поздний, а улица Лачужная вполне оправдывала свое неприглядное название. Из сточных желобов несло омерзительной вонью разложения, ветхие хибары беспорядочно теснились с двух сторон, чудом не рассыпаясь при малейшем дуновении ветра. Закричал голодный ребенок, и тут же мужской голос разразился грязными ругательствами. Ему ответил женский голос, но очень скоро сменился безнадежным визгливым плачем.

Чейн прибавил шагу.

Винн рассказывала ему как-то про эльфа, который живет в отверженной нищете Лачужной улицы. Удивительное дело — у себя на родине Винн много общалась с эльфами и бегло говорила на их языке. Узнав каким-то образом, что в Беле живет эльф, она воспылала желанием познакомиться ближе с эльфами этого континента. Визит, увы, оказался на редкость неудачен: ее встретили с затаенной враждебностью и даже не пустили на порог.

Чейн и понятия не имел, что эльфы могут жить еще где-либо, кроме как на севере, далеко за Провинциями, по ту сторону Веньеци Роспатье — Коронного Хребта. От друзей отца он слыхал, что эльфы склонны к затворническому образу жизни — верней будет даже сказать, одержимы затворничеством. Что ж, сейчас у него возник вопрос, прямо касающийся эльфов, по крайней мере одного полуэльфа. Не пустят его на порог — и ладно, главное — получить ответ.

Чейн никогда ничего не забывал, а Винн тогда любезно рассказала ему, где следует искать этого эльфа. Миновав шесть переулков, он наконец отыскал нужный дом. Лачуга была несомненно старая, хотя на стенах и крыше кое-где красовались свежие заплаты. В целом дом выглядел совершено заброшенным.

Чейн, помнится, спросил у Винн, с какой стати эльф поселился в таком убожестве. Она надолго задумалась, прежде чем ответить: «Не могу сказать точно, но у меня осталось странное ощущение, что он то ли чего-то ждет, то ли за чем-то следит. Чего и за чем — не знаю».

Чейн ощутил удивительное спокойствие, припомнив овальное смуглое лицо Винн. Уже много ночей прошло, с тех пор как они, обсуждая старинный манускрипт, сидели бок о бок в зале миссии. Чейн мельком глянул на свое забинтованное запястье, вспомнил, как жадно впивался в его рассеченную плоть рот Сапфиры. Если б на ее месте была Винн… Одна мысль о том, что он жертвовал своей кровью, спасая Сапфиру, вызывала у него ярость и отвращение.

Подойдя к дубовой двери, он громко постучал и полностью открыл все свои чувства, вбирая в себя окружающее, хотя вонь, царившая на Лачужной, стала при этом совсем невыносимой. На стук никто не отозвался, да Чейн этого, собственно, и не ожидал. Он принялся громко и методично молотить по двери.

Шагов он так и не расслышал, зато уловил приближающийся стук сердца — буквально за мгновение до того, как тихий, но полный злости голос бросил из-за закрытой двери:

— Убирайся.

— У меня есть сведения, — сказал Чейн, — касательно твоего соплеменника, который недавно появился в городе.

После краткой паузы дверь со скрипом приотворилась.

Взору Чейна предстал заряженный арбалет в руках хозяина дома, стоящего в тени дверного проема. Эльф был необычайно худ, с острыми ушами и всклокоченными, песочно-светлыми волосами. На нем был длинный серый, изрядно выцветший плащ, опускавшийся до самых пят. Смуглая кожа эльфа имела нездоровый вид, словно он плохо питался и редко бывал на солнце. У него было длинное лицо с острым треугольным подбородком, и к тому же он был выше ростом и худощавей, чем человек, которого отыскал Тихко.

— Единственный эльф в этом городе — я сам, — прошипел он. — А теперь прекрати молотить в мою дверь и убирайся.