– Тогда пойдем в усадьбу, адмирал. Мне тоже с дороги горло промочить зело хочется. Потрясем Тумрума маленько. Он хомячок запасливый!

Долг боярина – проливать кровь за державу и государя, не жалея живота своего. Ради того он живет, ради того его земля кормит, ради того его крестьяне тягло несут: оброк собирают, барщину отбывают. Чтобы был боярин сыт, крепок, чтобы лошади его дальние походы выносили, чтобы оружие он мог купить лучшее, а броню – самую крепкую. Однако же всю свою жизнь в походах боярин, знамо, не проводит. Коли ворог сильный нападает – исполчает государь, понятно, всех. А коли беды такой нет, то выходят помещики на службу вкруг, по очереди, в обычное порубежное сидение. Границы охранять, нападения врагов слабых отбивать, ополчения большого не требующих. Ну, и самим, коли настроение есть, тоже за добычей сходить невозбранно.

Однако в порубежную службу бояре выходят не сами, их Разрядный приказ исполчает и направляет в места нужные, согласно продуманной росписи. И если Разрядный приказ тебя не призвал – то идти самому некуда и незачем.

Про боярина Басаргу Леонтьева Разрядный приказ забыл начисто. Вроде бы это и понятно. Все-таки – подьячий Монастырского приказа, своя служба имеется и свои начальники. Опять же, многие годы на службе своей Басарга провел без продыха и теперь имеет полное право передохнуть. Однако храбрые, отлично обученные новики, что подрастали в доме призрения каждый год по три-пять мальчишек, службы ратной не ведали вовсе. Они ведь за боярином числились как его воины. Боярина на службу не зовут – значит, и их тоже.

Разумеется, не пропадали воспитанники, бездельем не маялись. Всех их неизменно – и многих девчонок тоже – утягивал к себе подьячий Тимофей Весьегонский. Помощников знающих ему постоянно не хватало, дело с каждым годом все шире разворачивалось. За пушки, пищали и клинки Пушкарский приказ звонким серебром расплачивался, а потому пахоты и барщины старшему мальчишке в усадьбе его и вправду не требовалось, болото кормило. Но считать веса и размеры, толщину и объемы крестьянина не посадишь, на такое «тягло» иные умы нужны.

Матрена всему этому радовалась. И слава, и сытость, и звание боярское – и опасностей никаких. Однако Басарга понимал – не дело это. Не бояре, розмыслы растут. Боярин, чтобы звание свое заслужить, должен хоть раз на копья татарские в атаку сходить или на кованые шеренги свеев, меч в тесной схватке обнажить да в глаза врагу посмотреть, что смерти его жаждет, самолично кровь татю пустить… Только после сего мужчина знать будет, какой ценой мирный покой для земли православной добывается и кто окрест обитает, чего для люда русского хочет. А иначе – никак.

Но войны большой не было, а порубежная служба обходилась и без подьячего Леонтьева с его новиками.

Княжна Мирослава Шуйская стала кравчей у царевны Ирины – чему Басарга ничуть не удивился. Теперь она опять не могла отлучаться из Москвы – но подьячий каждую зиму приезжал в столицу перед Рождеством и отъезжал после Крещения, навещая перед тем Иоанна с неизменным вопросом…

Через год после исцеления государь опять занедужил, спустя два года мучился болями пуще прежнего, на третий год совершенно перестал ходить, плохо двигал руками, и его даже по дворцу носили в кресле на специально сделанных для сего носилках. Когда Иоанн не двигался – боли тревожили его не так сильно, и царь теперь боялся шевелиться, зачастую напоминая изваяние Христа – каковыми были полны важские и двинские церкви. Однако искушение Басаргой властелин всея Руси выдерживал с честью, требуя от всех придворных оставить его наедине с подьячим и говоря одно и то же:

– Ты же знаешь, не спасет меня твоя святыня. Каждый раз лишь малую передышку дает, и каждый раз с прежней силой лихоманка возвертается, словно за измену мстя. Видно, каждому из нас срок свой отмерен, у каждого судьба своя на роду, и даже чудо Божие сего приговора изменить не в силах. Исполняй свой долг, хранитель. А мой крест оставь со мною. Коли дан, донесу до конца.

И каждый раз после этой беседы подьячего встречала за дверью царевна Ирина и с тревогой спрашивала:

– Ну, как он?

На что Басарга неизменно отвечал:

– Духом крепок. Коли воля есть, то и плоть не сдастся.

Тревога «невестушки» была понятна. Государь относился к юной жене младшего сына с показной милостью, легко выполняя ее малые просьбы. Ничего серьезного Ирина никогда не просила, обходясь невинными желаниями, вроде новых качелей во дворе, цветника или балкона у своей светелки. Милое невинное дитя, искренне любящее свекра и не желающее получить от его расположения никакой корысти…

Басарга и сам бы поверил в это – кабы не знал характера своей ненаглядной чаровницы.

Княжна Шуйская была для Ирины не только кравчей, но и ближайшей подругой. И уж кто-кто, а Мирослава умела добиваться своих целей. Неизвестно, чем – обмолвками, встречами случайными, заботой, но бескорыстная Ирина не позволяла Иоанну забыть о своем старательном, преданном и разумном брате. И худородный Борис Годунов, столь же молодой, как сестра, вскоре после ее свадьбы стал кравчим, потом думным боярином, потом царь заступился за него в нескольких местнических спорах, уравняв тем самым в знатности с древними княжьими родами. Все больше дел больной царь перекладывал на «ловкого Бориску», уже переставшего быть «племянником постельничего», а получившего личное место при дворе.

Надо отдать должное зацепившемуся в Москве провинциалу – паренек был хватким и решительным, поручения исполнял со всем тщанием, ни от какой работы не отказывался, тянул, как вол. И чем больше тянул – тем больше хлопот сбрасывал на него Иоанн и тем реже проверял, как все исполнено. Верил. Как можно не верить брату столь искренне любящей свекра «невестушки»?

Подьячий ничуть бы не удивился, если бы этот азартный и напористый паренек в один прекрасный день не оказался реальным властителем Руси возле сидящего на троне доброго и благодушного царя. Тем самым «цепным псом», которого так и не нашел вместо себя Иоанн несколько лет назад.

Мирославе Бориска Годунов тоже нравился. Ибо не без его стараний Пушкарский приказ с каждым годом получал все больше денег из казны, закупал все больше новых пищальных и пушечных стволов, клинков, бердышей, неуклонно расширялся. В нем появились новые места, на которые, по особой оговорке царского указа, не ставили бояр, несведущих в науках литья и огненного зелья… И все, конечно же – токмо ради пользы державной.

В году тысяча пятьсот семьдесят девятом от Рождества Христова османский наместник в Польше, собрав на турецкие деньги десятки тысяч наемников со всей Европы и получив от султана в помощь двадцать тысяч венгерских пехотинцев, выступил против Полоцка. Иоанна это известие поначалу сильно не обеспокоило – он не верил в то, что вечно пьяные, не знающие порядка и трусливые ляхи способны воевать. Однако Баторий поляков в этот поход не взял вовсе – и под ударами умелых немецких наемников и отчаянных османских пехотинцев город пал. Вслед за Полоцком Баторий смог взять крепость Сокол, в которой тоже вырезал все население от мала до велика и, насытившись человеческой кровью, отступил восвояси.