Эх, надо было на его шапку сначала плюнуть, а уже потом — пинать. Но не бежать же сейчас за ней…

Мы очень сильно облажались, заявившись в расположение столичного полка с тем дедовским реквизитом, что выдали нам сердобольные селяне в южных землях. Нам не выдали никакого оружия, сказав, что, мол, у вас же и так есть, и обругав, как наглых прощелыг. Ну, хотя бы доспехи дали: простые льняные рубахи с нашитыми стальными пластинами и потёртые, затасканные кожаные защиты на голени, — тоже с пластинками. Ни наплечников, ни нарукавников — больше ничего, кроме шлемов. Вспоминая экипировку нихельцев, мы только зубами скрипели от досады.

Но, как говорится, человек — предполагает, а страна — располагает.

То, что я громко называю «полком», на самом деле являлось тихим ужасом. В него понабрали всякую никудышнюю шваль: студентов, попёршихся в армию то ли от восторженного идиотизма, то ли после провала сессии; бывших уголовников с «нетяжёлыми» статьями, которым захотелось помилования за участие в войне; пьяниц, не имевших шанса получить работу и не желавших подыхать с голода под забором. Само собой, для управления этим сбродом понабрали таких отморозков, что мне иной раз сам Шпыняй казался милым человеком. А нас сюда запихнули, конечно, явно по рекомендации Службы безопасности, так как наш новый десятник сходу обозвал нас дезертирами и трусами. Вот ведь какой гнида попался мне следователь… конечно, кто ж хороший человек со Шпыняем найдёт общий язык?

Переход от первой брачной ночи к суровым армейским реалиям для Малька оказался явно тяжеловат. Он начал замыкаться, и я опасался, что он в неожиданный момент сорвётся, сделав нам очередной штрафной десяток или трибунал.

По счастью, нас вскоре погнали на войну. Да, вот бывают в жизни такие случаи, когда и войне будешь рад. Марш-бросок прошёл просто блистательно: мы достигли назначенного рубежа всего за неделю. Пьяницы и уголовники, потерявшие былую молодецкую прыть, зачастую отставали, — таких десятники подбадривали гибкими хлыстами, оставляющими болезненные ушибы. Тех, кто так и не смог пересилить свою слабость, оставляли валяться на обочине, как ненужный хлам — они, неоднократно избитые, лежали неподвижно. Их потом подбирали на обозные телеги, тащившиеся за нами следом, а, чтобы их не перегружали и оси лишний раз не ломались, десятники уголовников просто приканчивали… Разумеется, на их торжественные похороны нас не останавливали.

Студиозусы от таких картин совсем скисли. Так как мы с Мальком прекрасно понимали, что в бой нельзя идти с кислой харей, то подбадривали их, как могли, а с одним худощавым даже почти подружились.

Сидим мы, значит, как-то раз на ночном привале, из своих котелков черпаем, что Пресветлый послал. Вдруг у далёкого костра раздаётся крик:

— Пьянь паскудная! И где ты только находишь?! Отвечай, мразь!

— Гражданин десятник, я человек слабый, и мне без этого никак нельзя…

Бац! Любитель выпить схлопотал в тыкву так, что нам стало слышно, а Профессор вздрогнул.

— Ты чо? — покосился на него Малёк.

— Но ведь так же нельзя… ведь у каждого есть его человеческое достоинство! А кругом только мерзость и преступления… Как же мы одолеем врага без духовной чистоты?

Вокруг костра сидели не только мы; я заметил, что другие желторотые совсем подавлены и не смотрят по сторонам, а уткнулись в свои котелки, пряча робкие глаза.

— Эка загнул! — загоготал рядом бывший уличный грабитель. — Ты хоть сам понял, чо сказал?

И он пихнул его локтем.

Студент замкнулся, но сохранил упрямый взгляд. Правда, он тоже прятал его на дно котелка.

— Эй, Профессор, скажи ещё чо-нибудь! — не унимался отморозок, продолжая тыкать его под рёбра. — У тебя так складно заливать получается — так бы и слушал. Чо молчишь? Не уважаешь, что ли?! Нет, ты скажи: ты меня уважаешь?

Разговор начинал приобретать нехорошее направление.

— Отстань от него, — сказал я лениво, уложив в брюхо почти весь котелок. — Что ты от него хочешь?

— Чо? Чо ты сказал?! — он перекинулся уже на меня. — Больше всех надо, да?!

В его руке в свете костра блеснул нож.

— Давай, отойдём: поговорить надо!

— Тебе это точно надо?

— Что, струсил?! Грязь подорожная…

Малёк приподнял одну бровь и покосился на меня. Я слегка мотнул головой — не лезь: если уж мараться, то не обоим сразу.

Нас в столице, конечно, гоняли по воинским упражнениям, но так паршиво, что едва ли кто-то чему-то научился, что спасло бы ему жизнь. «Коли- не коли», «щиты сомкнуть», «делай раз! — делай два!» — тупые, шаблонные приёмы, которые позволяют хотя бы немного сделать солдат непохожими на толпу. При таком обучении мы с Мальком успешно скрыли своё воинское искусство.

— Ну, давай, отойдём, — согласился я. — Только подальше, чтобы криков слышно не было.

Невезучий грабитель заржал:

— А ты кричать недолго будешь!

Мы отошли вглубь леса, держась друг от друга подальше. Обратно я вернулся один и подбросил в костёр несколько сухих коряг, попавшихся по пути. На меня уставились вопрошающие взгляды; я пожал плечами и сказал, философски рассматривая огонь, обрадовавшийся моему подарку:

— Не ищите его. Не надо… Завтра он никуда не идёт.

Поутру наш десятник орал, как резанный:

— Где этот урод?! Где этот недоносок, рождённый от неестественного соития собаки и свиньи?! Я вас спрашиваю, отрыжка тухлой параши!

Мы все покорно молчали, даже пара домушников разбойного вида.

Он орал на каждого и за ответ «не могу знать!» бил по морде. Я ответил «ушёл до ветра, и больше я его не видел». В моих глазах этот бандит угадал что-то такое, что заткнулся, сплюнул и приказал выдвигаться. По инструкции, полк обязан был прочесать лес, но нас торопили, и на этого пропащего махнули рукой.

После этого случая Профессор стал тянуться ко мне, как чёрт за грешной душой. В науках я был не силён, и всё, о чём мог говорить с ним, — это о рукопашном бое. А, раз говоришь, то нужно и показывать, — поэтому время после ужина превратилось для нас в тренировку. Наш десятник хмыкал и молчал, другие над нами насмехались, но из нашего десятка в обучение втянулись все. Не хотелось мне учить таким вещам уголовников, да делать нечего: в бою мне рядом со мной неумеха не нужен и даже опасен.

Обучение продолжалось и после прибытия на место. Нас поставили охранять брод через реку, на второстепенном направлении, но при этом наш десяток оказался в первой линии. Понятно: опять нас сунули к смертникам, чтобы мы своими телами пали под копыта нихельских коней, задержав их бег.

— Слушай, Профессор, — спросил я студиозуса. — А за что тебя отчислили?

— Меня? — он явно растерялся, и я понял, что оказался прав. — Я, это… добровольно пошёл… с друзьями.