— Верблюд! Вы только подумайте… верблюд! — удивляется Мария, в то время как животное удаляется, все убыстряя шаг.

Верблюда хорошо видно, так как переулок дальним своим концом упирается в еще не застроенную площадку.

— Или дромадер, — уточняет Ампаро.

— Нет, наоборот, — поправляет ее Мария, не отрывая глаз от верблюда. — У дромадера — только один горб.

— Можно считать, что нам повезло, — говорит Хинес. — Ведь мы могли бы… могли бы покалечиться.

— У этой рухляди не действуют тормоза! — возмущается Мария. — Ни фига не действуют!

— Боже, а как от него воняло!

Мария улыбается в ответ на возглас Ампаро. Ньевес, в отличие от них, драматично реагирует на этот эпизод.

— Я… я не могу… — говорит она дрожащим, испуганным голосом, — я больше так не могу! Все эти звери… Это… похоже на кошмарный сон. Ну как они могли тут очутиться?..

— Этому, наверно… не знаю… должно найтись какое-то объяснение, — успокаивает ее Мария. — Мне, например, показалось, что у него на шее болталась веревка… или уздечка… остатки упряжи, что ли…

— Уздечка? — подхватывает Хинес. — А я ничего такого не заметил, вернее — не обратил внимания.

— На шее, впереди, — объясняет Мария, — а потом он повернулся задом и…

Хинес внимательно смотрит на незастроенную полоску земли, лежащую справа от них: она уходит вдаль и упирается в поле, похожее на футбольное и огороженное металлической сеткой. Еще дальше, сразу за полем, виднеется участок, поросший неровной, местами высохшей травой, там же торчат какие-то черные закорючки — скорее всего это уже мертвые виноградные лозы, на которых нет ни одного зеленого листа. Верблюд в нерешительности остановился на полдороге между велосипедистами и футбольным полем. Вероятно, он заметил то же самое, что и Хинес, какое-то движение — словно кто-то быстро ползет среди чахлой растительности по заброшенному винограднику, и этот кто-то имеет окраску того же цвета, что и трава, ну, может, чуть темнее и чуть желтее, иными словами, какие-то пятна через определенные промежутки времени то появляются, то исчезают, будто подстерегают, вынюхивают что-то, — такая манера прижиматься к земле, двигаясь вперед, свойственна исключительно зверям из семейства кошачьих.

— Поехали отсюда, — говорит Хинес, нащупывая ногой педаль. — Быстро!

— Что случилось? Что ты увидел?

— Сам не знаю, но…

— Кажется, там… кажется…

Это голос Ампаро, но она не решается высказать вслух свою догадку. Они с Марией уже заметили то, что привлекло внимание Хинеса. А вот Ньевес — нет, так как не захотела посмотреть в том направлении, и тем не менее она тотчас последовала примеру остальных — изо всех сил нажала на педали и рванула вперед, в сторону шоссе. Но улица как раз в этом месте пошла вверх, и поэтому велосипедисты двигаются как-то неуклюже и зыбко. Одному не удается поставить педаль в нужное положение, чтобы на нее падал вес всего тела; другой при попытке сделать это сильно ударяется голенью; третий отталкивается ногами от асфальта и только потом очень медленно и вяло начинает крутить педали, а руль при этом вихляется так, точно обрел собственную независимую жизнь.

— Давайте быстрей!

Хинес, в отличие от остальных, сразу набрал скорость, но теперь притормозил, чтобы подождать женщин и подбодрить их. Между тем взгляд его снова и снова обращается к лежащему вдали винограднику. Теперь уже нет сомнений, что там находятся огромные кошки — и скорее всего это львицы, поскольку грив не видно; кроме того, похоже, звери учуяли людей или услыхали голоса, во всяком случае, они уже почти не прячутся, а движения их становятся все более решительными. Сейчас хищники упруго, мягко изгибаясь, мчатся по прямой к велосипедистам, которым тем временем удается набрать скорость. Люди одолевают подъем и наконец выезжают на шоссе, при этом они продолжают сильно раскачиваться из стороны в сторону и что есть мочи жать на педали.

Дорога здесь совершенно прямая, к тому же она плавно спускается вниз, что помогает быстро увеличить скорость и в считаные минуты отъехать от перекрестка на достаточное расстояние. Их уже отделяет от опасного места более ста метров, когда Мария оборачивается и смотрит назад. Велосипед тут же сворачивает к обочине, и его хозяйке приходится спешно исправлять свою ошибку. Однако увиденное успокаивает ее.

— Они остановились! — кричит она спутникам. — Они больше нас не преследуют!.. Один еще бежал, да и тот повернул обратно!

— Верблюд… Теперь они кинулись в погоню за верблюдом, а он дернул вверх по улице, — добавляет Ампаро, которая тоже оглянулась, подбодренная хорошим известием.

— Смотрите! Смотрите! — Хинес внезапно указывает вправо.

Последние городские дома остались позади, и теперь открылось то, что раньше мешали разглядеть дома: большое поле с цирковым шатром посередине, окруженным фургонами и вагончиками. Шатер стоит довольно далеко от шоссе, и рядом с ним не заметно никакого движения.

— Ну конечно же! Цирк! — с облегчением выдыхает Хинес.

— Это все объясняет… Значит, и верблюд и львы — они отсюда… — говорит Мария.

— И медведь! — напоминает Ампаро. — Наверняка и он тоже из цирка!

Только Ньевес не радуется открытию, сделанному ее товарищами. Она упорно смотрит вперед, не отводя глаз от асфальта, изо всех сил крутит педали и при этом не перестает тихо плакать. Плач у нее по-детски истый — в нем участвуют и рот, и глаза, и покрасневший нос.

Шоссе прямой линией уходит вдаль, хотя просматривается лишь кусками — из-за частых и мягких подъемов и спусков, повторяющих рельеф местности. Пейзаж здесь отличается строгостью и напрямую связан с человеческой деятельностью: огромные поля под паром, другие, желтоватые, засеяны пшеницей, но есть и серые, мертвые участки — это следы недавней засухи; попадаются поросшие деревьями холмы, небольшие сосновые боры; изредка возникают полуразваленные и заброшенные старые дома; есть и другие постройки, рассыпанные вдоль дороги, явно сельскохозяйственного назначения: амбары, зернохранилища, склады — и везде царит либо нейтрально белый цвет, либо грязно-серый — цвет оцинкованного железа.

Велосипедисты молча крутят педали, но продвигаются вперед до отчаяния медленно. С них ручьем льет пот. Головы у всех опущены, глаза не отрываются от асфальта, потому что путники страшно измотаны и нет никакой надобности глядеть вперед, ведь дорога тянется прямо и не сулит неожиданностей, надо просто одолеть вроде бы едва заметный подъем, пока он не сменится — в очередной раз — уклоном, до которого, сдается, никогда не доехать. Они смотрят вниз, чтобы лишний раз не думать об удушающей и неотступной жаре, чтобы не видеть впереди полосы расплавленного асфальта, в котором отражается небо; не думать о полях под паром, которые тяжко и надсадно дышат жаром, как если бы комья земли были обработанными кусками металла, только что вынутыми из печи.

Неожиданно Ньевес поднимает голову и смотрит на своих спутников. Волосы у нее убраны под яркую кепку с большим козырьком, кожа вокруг испуганных глаз кажется белесой по сравнению с пунцовыми от жары и усталости щеками, покрытыми бисеринками пота.