— А ничё она не сказала, — ответил он наконец, а потом, выдержав театральную паузу, добавил: — А чё говорить? Она как возьмет линейку…

— Линейку? То есть она тебя — линейкой? — Лица мальчишек приняли потрясенное выражение, полное одновременно недоверия и восхищения, и, пока он продолжал говорить, восхищение явно преобладало.

— Прям по костяшкам, — выдавил Винсент сквозь сжатые губы. — По пять раз на каждую руку. Говорит: «Сожми кулак. Положи на парту». А потом берет линейку и — бумс! бумс! бумс! Пять раз. Больно до чертиков.

Школьная дверь тихонько шепнула что-то в спину мисс Прайс. Застегивая двубортное пальто строгого покроя, она подняла взгляд — и не поверила своим глазам. Винсент Сабелла? Не может быть! Впереди по дорожке шел совершенно нормальный, довольный жизнью ребенок, в компании двоих приятелей, которые внимательно его слушали. Нет, так и есть. При виде этой картины учительница была готова рассмеяться от радости и облегчения. Значит, у него все наладится. Несмотря на благие намерения и отчаянное стремление что-то нащупать в потемках, предвидеть такого она не могла и уж точно ни за что не сумела бы сама добиться подобного результата. И тем не менее — вот оно, происходит у нее на глазах. Очередное доказательство ее неспособности понять детский образ мыслей.

Ускорив шаг и обогнав ребят, она обернулась и улыбнулась им на ходу.

— Доброй ночи, мальчики, — сказала она, таким образом одарив их чем-то вроде веселого благословения; а удивившись испугу на их лицах, заулыбалась еще шире и проговорила: — Господи, как холодает-то… У тебя очень красивая ветровка, Винсент, и, кажется, очень теплая. Я тебе завидую.

Наконец мальчишки сконфуженно ей кивнули; она еще раз пожелала им доброй ночи, отвернулась и пошла дальше своей дорогой, к автобусной остановке.

За спиной у нее воцарилось гробовое молчание. Потрясенно глядя ей вслед, Уоррен Берг и Билл Стрингер дождались, пока она не свернула за угол, и только после этого вновь обернулись к Винсенту Сабелле.

— Да конечно, линейкой! — проговорил Билл Стрингер. — Линейкой! Да прямо! — И с отвращением пихнул Винсента, так что тот отшатнулся и толкнул Уоррена Берга, а тот отпихнул его обратно.

— Господи, да ты вообще всегда врешь, что ли? А, Сабелла? Только и делаешь, что врешь!

Винсент, которого лишили равновесия, крепко сжимал кулаки в карманах ветровки, тщетно пытаясь восстановить утраченное достоинство.

— Думаете, мне есть дело, верите вы мне или нет? — бросил он, а потом, не зная, что еще сказать, повторил: — Думаете, мне есть дело, верите вы или нет?

Но он остался в полном одиночестве. Уоррен Берг и Билл Стрингер уже плелись через улицу, полные презрительного негодования.

— Все это враки — как про твоего папу, будто в него стрелял полицейский! — крикнул Билл Стрингер.

— Он даже про кино наврал, — напомнил Уоррен Берг; и вдруг наигранно расхохотался, приложил руки к губам, как рупор, и прокричал: — Эй, доктор Жуткий!

Получилось отличное прозвище, было в нем что-то достоверное, правдоподобное. Такое имечко вполне может прижиться: его быстро подхватят, а потом пристанет — уже не отвертишься. Подначивая друг друга, мальчишки стали дружно кричать:

— Как дела, доктор Жуткий?

— Что не бежишь домой следом за мисс Прайс? А, доктор Жуткий?

— Давай-давай, доктор Жуткий!

Винсент Сабелла продолжал идти, словно не замечая их, пока мальчишки не скрылись из виду. Затем он повернул назад и дошел до самой школы, проскользнул по краю игровой площадки и вернулся в тупик. Одна из стен все еще темнела влажными пятнами в тех местах, где он тер ее мокрой тряпкой, круговыми движениями.

Выбрав место посуше, Винсент вынул из кармана все тот же мелок и стал тщательно вырисовывать голову, в профиль, с длинными роскошными волосами, долго провозился с лицом, стирал его влажными пальцами и вновь рисовал, пока не получилось самое красивое лицо, какое ему до тех пор удавалось изобразить: изящный нос, слегка приоткрытые губы, глаз в опушке длинных ресниц, загнутых грациозно, словно птичье крыло. Тут Винсент помедлил, восхищаясь своим творением с серьезной торжественностью влюбленного; затем провел от губ линию, а на конце ее — большое облачко, как в комиксах. Внутри облачка он написал — так гневно, что мел крошился между пальцами, — все те же самые слова, что и раньше, во время обеденного перерыва. Потом снова вернулся к голове. Он пририсовал к ней длинную изящную шею, нежные покатые плечи — и наконец смелыми, решительными штрихами изобразил обнаженное женское тело: огромные груди с крепкими маленькими сосками, осиную талию, пуп в виде точки, широкие бедра и ляжки, пышущие жаром вокруг треугольника неистово вьющихся лобковых волос. Внизу он начертал название шедевра: «Мисс Прайс».

Мальчик немного постоял, любуясь своим творением и тяжело дыша, а потом отправился домой.

Никто и не ждал, что Грейс станет работать в пятницу накануне свадьбы. Никто, прямо скажем, ей просто не дал бы этого делать, вне зависимости от ее личных желаний.

На столе возле ее печатной машинки лежала бутоньерка из гардений, упакованная в целлофан, — подарок мистера Этвуда, ее начальника, — и в отдельном конверте, в качестве дополнения, — подарочный сертификат из универмага «Блумингдейл» на десять долларов. Мистер Этвуд был особенно галантен с тех пор, как Грейс поцеловалась с ним на вечеринке по случаю Рождества, и теперь, когда она зашла поблагодарить его, он стоял сгорбившись и рылся в ящиках своего рабочего стола, сильно краснел и старался не смотреть ей в глаза.

— Ой, да что вы, Грейс, тут и говорить не о чем, — пробормотал он. — Мне очень приятно. Кстати, вам не нужна булавка, чтобы приколоть эту штуку?

— Булавка есть в комплекте, — ответила Грейс, приподняв руку с бутоньеркой. — Видите? Очень красивая, белая.

Он весь сиял, наблюдая, как она прикалывает цветы к отвороту жакета, повыше. С важным видом прокашлявшись, он выдвинул столешницу для письма и приготовился начать диктовку. Оказалось, что работы немного: всего два коротких письма, — однако не прошло и часа, как Грейс заметила, что он передает в машинописный отдел стопку диктофонных цилиндров, и поняла: ей делают одолжение.

— Это очень мило с вашей стороны, мистер Этвуд, — сказала она, — но я думаю, что вам следовало нагрузить меня работой в том же объеме, как и…

— Да бросьте, Грейс, — возразил он. — Замуж выходят раз в жизни.

Девушки тоже суетились вокруг нее, толпились возле рабочего стола и хихикали, снова и снова просили показать им фотографию Ральфа («Ох, какой очаровашка!»), а руководитель отдела нервно поглядывал на них, не желая портить им праздник, но несколько переживая, потому как день был все-таки рабочий.

В обеденный перерыв в баре «Шрафтс» устроили традиционный маленький праздник — на девять женщин и девушек, у которых головы пошли кругом от непривычных коктейлей; цыпленок по-королевски остывал, а вся компания забрасывала невесту воспоминаниями о былом и добрыми пожеланиями. Ей снова преподнесли цветы и еще один подарок — серебряную конфетницу, на покупку которой сбросились втихаря.