Ведь он отличный парень,

Ведь он отличный парень,

Ведь он отличный па-арень -

Мы все должны признать![5]

Ральфа вдруг охватила слабость. Он отступил на шаг, на придверный коврик, и остался так стоять, с широко распахнутыми глазами, тяжело сглатывая, прижимая к груди плащ.

— Мы все должны признать! — распевали они. — Мы все должны признать!

И когда затянули второй куплет, из столовой, отделенной занавесками, появился отец Эдди, лысый и сияющий, поющий во весь голос, и в каждой руке он держал по большой кружке пива. Наконец Скинни пробренчал последнюю строчку:

— Мы — все — долж-ны — при-изна-а-ать!

И все ринулись к Ральфу, осыпая его поздравлениями, яростно тряся ему руку, хлопая по плечу и спине, а его колотило, и голос его терялся в общем гаме.

— Ну вы даете, ребята! Спасибо! Даже… не знаю, что… спасибо, ребята…

Потом толпа раскололась надвое, и Эдди медленно прошествовал по образовавшемуся проходу. Глаза его сияли улыбкой, полной любви, а в неловко вытянутой руке он держал саквояж — не свой, а совершенно новый: тот самый, большой, светло-коричневый, кожаный, с боковым карманом на молнии.

— Речь! — кричали со всех сторон. — Речь!

Но Ральф не мог ни говорить, ни улыбаться. Он даже видел с трудом.

В десять часов Грейс начала ходить по квартире, закусив губу. Что, если он не придет? Да нет, конечно придет. Она снова села и аккуратно разгладила волны нейлона на бедрах, пытаясь сохранять спокойствие. Если она будет нервничать, то все испортит.

Звук дверного звонка подействовал на нее, как удар тока. Уже на полпути к двери она остановилась, тяжело дыша, и снова взяла себя в руки. Затем нажала на кнопку домофона и приоткрыла дверь квартиры, чтобы посмотреть, как он взойдет по лестнице.

Увидев в руке у него саквояж, а на лице — серьезность и бледность, Грейс подумала было, что он обо всем догадался, что он пришел, готовый запереть дверь и заключить ее в объятия.

— Здравствуй, дорогой, — тихо проговорила она и открыла дверь шире.

— Привет, детка. — Он проскользнул мимо нее в квартиру. — Не поздновато? Ты уже легла?

— Нет. — Закрыв дверь, она оперлась о нее обеими руками, так что дверная ручка оказалась у нее за спиной на уровне талии, — именно так закрывают дверь героини фильмов. — Я ждала тебя.

Он на нее даже не посмотрел. Подошел к дивану и сел, поставив саквояж на колени и скользя по нему пальцами.

— Грейси, — сказал он почти шепотом, — ты только посмотри.

Она взглянула на саквояж, потом — в его печальные глаза.

— Ты помнишь, — проговорил он, — я тебе как-то рассказывал о саквояже, который хотел купить? За сорок долларов? — Он замолчал и осмотрелся. — Ой, а Марта где? Легла?

— Она уехала, милый, — ответила Грейс, медленно приближаясь к дивану. — Уехала на все выходные. — Она присела рядом с Ральфом, придвинулась поближе и одарила его той особенной улыбкой, которую переняла у Марты.

— Серьезно? — удивился он. — Ну да ладно. Слушай. Помнишь, я говорил, что вместо этого решил одолжить чемодан у Эдди?

— Да.

— Так вот, сегодня вечером встречаемся мы в «Белой розе», а я и говорю: «Давай, Эдди, айда к тебе за чемоданом». А он говорит: «Ага, за чемоданом-драбаданом». А я ему: «Ты чего?» — а он все молчит, представь? Так вот идем мы к нему, а там в гостиную дверь закрыта, чуешь?

Грейс придвинулась еще ближе и положила голову Ральфу на грудь. Тот механически поднял руку и обхватил ее за плечи, продолжая говорить.

— И короче, он говорит: «Давай, Ральф, открой дверь». А я: «В чем вообще дело?» А он: «Не шуми, Ральф, открывай давай». И вот открываю я дверь, а там — господи исусе!

Пальцы Ральфа впились в плечо Грейс с такой силой, что она посмотрела на него с тревогой.

— Грейси, там были все! — продолжал он. — Все ребята. На пианино лабали, пели, поздравляли… — Голос Ральфа дрогнул, веки опустились, ресницы стали влажными. — Вечеринка-сюрприз, — проговорил он, пытаясь улыбнуться. — Для меня. Нет, Грейси, ты представь, а? И потом… потом вдруг Эдди выходит вперед и… выходит — и вручает мне вот это! Точно такой саквояж, на какой я все время заглядывался. Он купил его на собственные деньги — и ни словом не проболтался, — все это только для того, чтобы сделать мне сюрприз. «Вот, Ральф, — говорит, — чтобы ты понял, что ты лучший в мире парень». — Его дрожащие пальцы снова сжались в кулак. — Грейси, я плакал, — прошептал он. — Не сдержался. Думаю, ребята не видели, но я правда плакал. — Он отвернулся и зашевелил губами, всеми силами стараясь сдержать слезы.

— Хочешь выпить, дорогой? — мягко спросила она.

— Не, Грейси, не надо. Я в норме. — Он осторожно поставил саквояж на ковер. — Сигаретку только дай, а?

Она взяла сигарету с кофейного столика, вставила ему в губы и зажгла.

— Давай я принесу тебе выпить, — сказала она.

Он нахмурился сквозь сигаретный дым:

— А что у тебя там? Херес? Не, не люблю. Да и все равно я пивом накачался. — Он откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. — А потом матушка Эдди накормила нас обалденно, — продолжал он, и голос его звучал уже почти обычно. — Были стейки, картошка фри, — называя каждый из пунктов меню, он откидывал голову на спинку дивана, — салат из латука и помидоров, пикули, хлеб, масло — все. Куча закусок.

— Надо же, — проговорила Грейс. — Правда, замечательно?

— А в конце еще мороженое и кофе, — не унимался Ральф. — А пива вообще сколько хочешь. Серьезно, оно прям рекой лилось.

Грейс провела рукой по колену — отчасти чтобы разгладить нейлоновые складки, отчасти чтобы стереть влагу с ладони.

— Да, они действительно молодцы, — сказала она. Оба замолчали и просидели так, казалось, довольно долго.

— Я, вообще-то, всего на минуту, Грейси, — сообщил наконец Ральф. — Я обещал им вернуться.

Сердце у Грейс бешено колотилось под слоем нейлона.

— Ральф, а тебе… тебе нравится?

— Что, милая?

— Мой пеньюар. Вообще-то, ты не должен был его видеть, пока… то есть до свадьбы, но я подумала, что…

— Хороший, — похвалил Ральф и попробовал тонкую ткань на ощупь, потерев между большим и указательным пальцем, как делают торговцы. — Очень хороший. Почем брала?

— Ой, не помню. Тебе нравится?

Он поцеловал ее и наконец стал нежно гладить.