Однажды утром я поднялся в это убежище, где моими соседями были лишь серны, да любопытный олень порой забредал ко мне в ости.

Дни там стояли теплые и солнечные, ночи прозрачные и нежные. На третью ночь я проснулся от какого-то кошмара, в холодном поту. Чувствуя духоту, я решил перебраться на открытый воздух. Взяв матрас, подушку и одеяло, я устроился на выступе скалы, поросшем мхом, чуть выше моей хижины.

Это ложе до такой степени меня восхитило, что я не мог заснуть. Я лежал неподвижно распростершись, и перед моим умственным взором мелькали разные образы. Шум сосен где-то внизу, журчание ручейка, все мелодичные звуки горного уединения под неописуемо чистым и сверкающим звездным небом – все это действовало на меня как волшебство.

Моей восприимчивой душе предстал немецкий пастушок Николай Кузанский. Он стоял передо мной в пурпурном кардинальском одеянии. Через два тысячелетия после смерти Аристарха Самосского он возгласил из духовной тесноты Средневековья слово неимоверной важности: бесконечность!

Джордано Бруно из Нолы точным ударом разбил хрустальные сферы, все еще обнимавшие планетарную гармонию Коперника, эти последние останки гигантского заблуждения птолемеевой мысли, и тем самым распахнул перед человечеством врата, за которыми Кузанец провидел бесконечность.

Никогда в жизни не приходилось мне столь сильно почувствовать всю сущность бесконечности в ее всепобеждающей силе, как той ночью в горах, проведенную под звездным небом.

Я созерцал необозримый небосвод, усеянный мерцающими искрами света и думал о том, что в этом мириаде солнц каждая звезда есть средоточие огромной планетарной системы, вроде той, где вращается Земля.

Когда же я, отдавшись божественному ощущению слитности между вечностью и бесконечностью, начинал грезить, что уже вплотную приблизился к космосу, мой наметанный глаз различал в темной области небосвода тончайшую спираль – туманность созвездия Андромеды.

И тогда по моему измученному телу пробегал легкий ток какого-то другого мира!

Того мира, для которого мириады солнц, что как звездный полог, как млечный путь покрывали небосвод нашей Земли, представали не чем иным, как тонким, едва различимым туманом.

О бренная Земля, жалкая песчинка на морском берегу бесконечности! Легчайшая волна смоет тебя в океан Вселенной! Кто сможет покинуть тебя и сквозь таинственную пелену эфира взмыть в те недоступные нашему восприятию сферы, откуда вся телесное изобилие нового космоса покажется лишь легким облачком!

Целую ночь пролежал я, телом распростертый на своем ложе, а душой целиком отдавшись своей трепетной мечте.

Все физические ощущения меня покинули. До меня долетали какие-то отдаленные мелодии, и мое дрожащее тело долгие часы лежало неподвижно, с наслаждением предаваясь этому всепоглощающему чувству.

Глаза мои были неотрывно устремлены на едва различимое, бесконечно удаленное белое облачко, которому Андромеда дала свое имя.

Я чувствовал, что могу воплотить второго Персея, и все порывы таинственной силы, которой я располагал, устремились к небесной Андромеде.

Зрачки мои неподвижно застыли в мучительном противоборстве с потребностью опустить веки, и неимоверная концентрация всех душевных сил помешала мне заметить, что за восточной кромкой гор уже зарождался новый день, и первые лучи солнца уже засветились над их вершинами.

Тогда я почувствовал, а точнее, еще только начал предчувствовать некое изменение своего состояния: меня охватила какая-то непостижимая легкость. Мое материальное тело стало как бы растворяться, и на смену ему пришло тело духовное.

Мне казалось, будто я парю над своим ложем, и я отчетливо почувствовал, что поднимаюсь ввысь с возрастающей быстротой. Свежий воздух обвевал мои щеки и руки, легкий шум в ушах перерос в мощное кипение, потом в героическую симфонию скрипок, арфы, органа, звенящего детского хора. Наконец в этом неописуемом блаженстве я лишился чувств.

Пробуждение мое было ужасно.

На голову мне обрушился поток ледяной воды, которая заливалась в рот, в нос и застилала глаза голубовато-зеленой непроницаемой пеленой.

Я расправил руки, чтобы не утонуть, и почувствовал, что снова поднимаюсь. Прямо над собой я отчетливо видел зеркальную поверхность воды и, едва не захлебнувшись, вынырнул на поверхность.

Отряхнув с глаз воду, я увидел, что плыву по небольшому чистому озеру.

На берегу его возвышались могучие лиственные деревья. Невдалеке от того места, где я выплыл, между деревьями был виден просвет. Сквозь него проглядывала зелень уходящего вдаль луга. Невдалеке от воды стоял маленький белый домик кубической формы со светло-голубой крышей.

К этой лужайке я и направил свои усилия. Рассекая воду руками и ударяя по ней ногами, я чувствовал неиссякаемую бодрость. Во мне кипела юная сила, словно все мое тело обновилось.

Дух мой, однако, противился материальному окружению. Я ощущал неспособность обдумывать свое положение и ситуацию, в которой оказался. Я не мог согласовать окружающий меня фрагмент мира с ходом собственных мыслей.

Над лужайкой, где стоял белый домик, начало всходить солнце. Когда я достиг берега, мне предстала необыкновенная фигура, которую прежде я не мог разглядеть из-за сверкания утренних лучей.

У воды, распрямившись в полный рост, стояла женщина. Солнце освещало ореол светлых волос вокруг ее головы. Сквозь легкую ткань платья просвечивало очертание стройного благородного тела.

В каком-то упоении она распростерла руки и, как крест в потоке света, стояла напротив солнца. Ноги мои коснулись дна, и через несколько минут я уже стоял на берегу, дрожа от холода и возбуждения.

Женщина уронила руки, опустилась на колени и низко склонила голову. Меня глубоко поразила странная красота происходящего. Я опустился на колени рядом с этой женщиной и взял ее руки в свои. Она подняла голову, и я увидел глаза невиданной красоты.

Но когда она устремила на меня свой взгляд, я осознал, что стою перед ней совершенно обнаженный – но не устыдился этого.

Я отпустил ее руки, отстранился от нее и зашел к ней за спину, ища, чем бы прикрыться.

Но в этот момент она тоже поднялась, обернулась ко мне и без слов вгляделась в мои глаза долгим взглядом.

Глаза у нее были темно-синие, и мне казалось, что ничего прекраснее этих глаз я в своей жизни не видел.

Я физически ощущал, как ее взгляд властно проникает куда-то внутрь меня. Глубокий покой этой женщины, ее настойчивый безмолвный вопрос и моя собственная мучительная беспомощность до крайности меня смутили, и я из упрямства решил испробовать на незнакомке собственную силу внушения.

Результат, однако, смутил меня еще больше. С минуту она стояла, выдерживая мой взгляд, а потом звонко и весело рассмеялась, покачивая головой.

Я не имел над ней никакой власти. Увидев, что я, беспомощный, как когда-то выброшенный морем Одиссей, в смущении прячу от нее свою наготу, она сняла с себя легкую накидку и без тени смущения помогла мне обернуть ее вокруг пояса.