Капитану, узнавшему все эти подробности, стоило некоторой борьбы поддаться собственному настойчивому желанию и откликнуться на приглашение этого чудака. Однако, подумал он, приглашение было сделано, пусть и не слишком настойчивое, но вполне свободное, он же, едва почувствует, что стал в тягость хозяину, сможет немедленно ретироваться. Итак, в один из ближайших дней он снова отправился в путь к речной долине.

Когда капитан приблизился к знакомому дому, его хозяин как раз проводил занятия с группой индейских ребятишек, числом десять или двенадцать. Не посмотрев на возражения гостя, он сразу прервал занятия, однако сказал, что из-за стоявшей жары спуститься в долину до наступления вечера им не удастся.

Когда дети разошлись, он во второй раз сердечно поприветствовал своего гостя, но на этот раз в его поведении, обычно столь независимом, сквозило некоторое смущение. За многие годы он отвык от общения с образованными людьми, и теперь ему нужно было время, чтобы почувствовать себя уверенней.

Что же до капитана, то он счел этот день, проведенный в уединенном жилище своего собеседника, одним из самых насыщенных и захватывающих в своей жизни. Час от часу росло его уважение к этому серьезному и загадочному человеку, который во всей своей телесной красоте и крепости, а больше – благодаря какой-то сдержанной силе воздействия, все больше походил на святого, каким его описывала молва.

Беседа их вращалась исключительно вокруг искусства, литературы и науки. О первых двух областях хозяин много расспрашивал, как будто чувствовал себя в роли ученика, хотя по своим знаниям далеко превосходил средний уровень образованного европейца. Но даже там, где ощущался некоторый недостаток знаний, он выказывал безошибочную интуицию, все время стремясь отличить истину от подделки.

В научных же предметах, которые он рассматривал с высокой, философской точки зрения, он, безусловно, превосходил капитана. Гость вообще считал редкостной удачей, что ему довелось его послушать. Явления органического мира этот отшельник рассматривал лишь как материал для своих выводов о природе прошедшего и будущего времени.

Технические достижения от ставил невысоко. Величайшие достижения техники, которые он знал в совершенстве (считая их, однако, лишь первыми успехами), интересовали его, лишь поскольку они были связаны с научными открытиями. Что же касается технического использования этих приложений, он не считал их полезными для человечества. Что проку в том, говорил он, что вы теперь можете добраться из Парижа в Нью-Йорк за пять дней? Ваш конкурент может то же самое. Все это в конечном итоге ведет лишь к перенаселению, о котором он говорил с большой тревогой. И какая польза нам сидеть при искусственном свете? Кант писал свои сочинения при свете керосиновой лампы, Шекспир, Рембрандт и Сервантес и вовсе работали при лучине, а Гомер, как и сам он, вообще отправлялся спать при наступлении темноты.

Технику передачи информации, которая сделала гигантские шаги со времен образования Европы, он глубоко презирал и считал ее первейшим врагом человечества.

Помимо успехов философского и научного познания, продолжал он, есть лишь одна область, в которой наш век действительно продвинулся вперед, – медицина. Но и это только начало.

Все это он высказывал без малейшей самоуверенности, очень скромно и лишь как результат своих размышлений.

Когда же разговор перешел в область психологии, он, странным образом, поспешил сменить тему. И точно так же не стал вдаваться в вопросы космоса и астрономии, которые гостя как мореплавателя, напротив, весьма интересовали. Удивительно было то, что как раз по этим трем темам книг на полках стояло больше всего, притом подобранных весьма тщательно и с большим знанием дела.

Когда после столь плодотворного дня гость засобирался домой, хозяин объявил, что хочет проводить его до края долины, поскольку в темноте дорогу будет найти непросто.

Затем они целый час шли бок о бок под покровом сгущавшейся темноты. И хотя узкие запутанные тропинки, равно как шум водопадов и речных порогов, почти не давали им говорить, все же капитан чувствовал, что эта безмолвная прогулка после столь напряженного дня лишь усиливает взаимные флюиды симпатии между ним и его удивительным новым другом.

С тех пор во время своих плаваний по вест-индским водам капитан использовал всякую возможность остановиться в порту Пуэрто-Кабельо, чтобы навестить голого святого.

Эти визиты составляли лучшие часы “карибской” эпохи его жизни. Между двумя этими столь разными людьми установились отношения, которые точнее всего было бы назвать дружбой, такое удовольствие оба они получали от взаимных духовных даров, которыми обменивались.

За все это время ни один из них ни словом не обмолвился о прошлой судьбе загадочного отшельника.

И все же в час расставания, перед окончательным возвращением капитана в Европу, странный знакомец капитана в кратких и очень общих выражениях упомянул о каком-то весьма важном событии своего прошлого, которое он уже изложил на бумаге. Эти свои записи он завещал своему отбывающему другу.

С этими словами он передал капитану стопку бумаг в запечатанном пакете. Печать на сургуче была поставлена грубым, самолично вырезанным перстнем.

Передавая пакет капитану, он попросил не ломать печать, пока не поступит известие о его собственной смерти, о доставке которого своему другу он сам заблаговременно позаботится.

В дальнейшем капитан, если ему заблагорассудится, волен сделать достоянием общественности.

Сравнительно недавно капитан получил через третье лицо письмо от тогдашнего консула в Пуэрто-Кабельо, в котором сообщалось о кончине некоего Маркуса Геандера. Покойный проживал в их административном округе и скончался от поветрия, которое охватило тогда чуть ли не весь земной шар. В завещании содержалась просьба к консульству напечатать извещение о его смерти.

Теперь капитан мог опубликовать завещание своего друга, одинокого и странного человека, который смог проникнуть взором в тайну будущего и одним этим заслужил вечную память потомков.

Дни мои протекают в одиночестве и безмолвии.

Но теперь, когда смерть готовится избавить меня от мук жизни, уста мои, уста человека, узревшего двойное небо – небо вечного космоса и небо вечной любви – не могут более молчать.

Итак, тихим вечером я исписываю эти листки строками, которые можно уподобить лишь тонким и слабым нитям из драгоценного клубка моего жизненного опыта.

Рассказ мой полон неслыханными событиями. Но к тем, кто усомнится в их истинности, я хочу обратить вопрос Пилата: “Что есть истина?”

Маленький жалкий человечек, ты, немощный сочлен крошечного человечества, которое обречено всего какую-нибудь сотню тысячелетий – и это в сравнении с миллионами лет, прожитыми Землей, – цепляться за этот ничтожный (а мнящий себя великим) спутник одного из солнц, коих во вселенной – как капель в океане! Ты, что меньше малого существа в микрокосмосе! Как ты смеешь судить о том, что есть истина?