– Вполне вероятно, что сегодня я – счастливейший мужчина на всей планете… – начал Мэттью.

При этих словах Джессика улыбнулась, глядя снизу вверх на мужа, – счастливее дня в ее жизни не было.

18 января 2012 г.

Дорогой дневник!

Полагаю, что начать я должна именно так. В рекомендациях доктора нет ничего особенного. Итак, приступим. Что сказать? Сложно понять, о чем мне следует написать. Нельзя сказать, что в моей теперешней жизни много событий.

Сегодня днем у меня была процедура. Этот термин неточен, поскольку меня принудили к ней. Разве не странно, что даже предположительно приятные вещи, выполняемые по приказанию в этих кирпичных, выкрашенных грязно-белой краской стенах, не доставляют никакого удовольствия.

Ко мне приходила косметолог по имени Кимберли. Она носит длинные и объемные накладные ресницы и оттого моргает вяло и медленно, словно ее веки отягощены перистыми листьями. От этого мне захотелось потереть глаза. Она принесла с собой пластмассовую коробку, и я была уверена, что в ней лежат косметические принадлежности. Помню, у моего деда была похожая, она была наполнена испачканными краской кистями, отвертками, разномастными пуговицами, которые он, должно быть, подобрал у дома.

Кимберли сопровождала молодая, молчаливая ученица, которая краснела от неловкости, когда втирала масло в наши кутикулы и красила ногти лаком в пастельных тонах. Мне хотелось улыбнуться ей и сказать, чтобы она не волновалась, мы не заразные, но я больше не улыбаюсь.

Я села на стул, прикрученный к полу болтами, не дай бог, чтобы кто-нибудь и вправду схватил его в приступе медленно вскипающей ярости и бросил им в кого-нибудь. Следуя инструкциям, я села и положила ладони на стол, опустив вниз запястья и опершись ими о валик из свернутого в рулон белого полотенца, пока Кимберли работала взад и вперед пилкой для ногтей. Я посмотрела направо и налево, на девушек, сидевших по обе стороны от меня. Я была зачарована видом наших рук. Рук, которые невозможно было облагородить или отчистить обычным омовением и нанесением лака на ногти. Рук, запятнанных кровью и насилием. Одна пара рук задушила из-за денег престарелую тетушку, другая – перерезала горло любовнику. Потом я стала думать о том, что сотворили мои собственные руки. Я внимательно рассматривала свои пальцы и вспоминала.

Затем я заплакала: я часто плачу. Помощница Кимберли нервно взглянула на меня уголком глаза, отвлекаясь от своей работы. Я увидела, как у нее вздулось горло, когда она пыталась справиться со своим страхом. Я могла бы угадать, о чем она думает. Что будет после слез? Не взбесится ли она? К примеру, она радовалась тому, что стулья прикреплены к полу. Мне хотелось бы выдавить из себя улыбку и сказать, чтобы она не беспокоилась, что я не приду в ярость и не ударю ее.

Я с отвращением посмотрела на свои тонкие запястья и кисти. То, что они совершили, пятнало все, что соприкасалось с ними. Пища, к которой они прикасались, превращалась в прах в моем рту, цветы лишались своего естественного аромата, приобретая запах ванной в тот день, а люди, случайно столкнувшиеся со мной, отшатывались, словно обжигаясь.

Все это и даже хуже я заслужила, потому что совершила самую ужасную вещь, на которую способна женщина.

Самую чудовищную.

Сделала ли я это умышленно? Да, да, умышленно.

Я – отвратительный человек, или я и вправду заслуживаю тех добрых слов и понимающих улыбок, которые иногда встречаются на моем пути, когда я прохожу по игровой комнате или по спортивной площадке?

Искренне ли это? Я не знаю ответа на этот вопрос.

Прошло менее суток после свадебных речей, когда обнаженная Джессика распахнула двери на балкон виллы на Майорке, принадлежавшей родителям Мэттью. Деревянные ставни, украшенные кованым железом, были широко распахнуты, открывая вид на светящееся голубое Средиземное море, а прозрачные занавески развевались под утренним ветерком. За окном и витой железной изгородью балкона не было видно ничего, кроме зеленых вершин гор Трамунтана. Даже в столь ранний час солнце нещадно палило, а издали, из деревни, доносился звон колоколов церкви Святого Иоанна Крестителя. Джессика посмотрела на Мэттью, уткнувшегося подбородком в ее плечо.

– Как чудесно! Думаю, это самое прекрасное место из тех, где я когда-либо бывала, не могу поверить, что я здесь! – Заложив прядь волос за ухо, она повернулась к мужу, лежавшему на мятой постели, прикрыв тонкие ноги концом белой простыни. – И не могу поверить, что твои родители просто оставили ключ в консервной банке под кустом! Я удивлена, что на вилле никто не поселился без разрешения.

– Думаю, это маловероятно. Здесь все знают всех, ничего подозрительного, и у мамы с папой телефон зазвонил бы как оглашенный.

– Мы должны пойти прогуляться, посидеть где-нибудь и выпить кофе со свежеиспеченным хлебом, а потом вернуться и снова заняться сексом! – Она отодвинулась, глухо стукнувшись об обитую парчой переднюю спинку кровати.

– Ради бога, Джессика, какой еще секс! Ты собираешься убить меня! – Мэттью накрыл ее голову подушкой.

– Ничего не могу с собой поделать, ты кажешься мне неотразимым. Ты должен радоваться этому. Масса женщин не любят заниматься сексом.

– Правда?

– Точно. Я читала в журнале. – Она шлепнула его по спине. – Подумай только, как тебе повезло, что ты не женился на одной из них, – сказала она, выбирая шоколадное печенье на блюде, стоявшем на ее прикроватном столике, и откусывая от него половинку.

– Во-первых, сегодня утром мне хотелось бы, чтобы я был женат на одной из них, я мог бы отдохнуть. Во-вторых, ты накрошишь на постель! – Он заворчал.

– Мэттью, у нас – медовый месяц. Ты не можешь жаловаться на то, что мы много занимаемся сексом или едим печенье в постели. Ты только пожалеешь об этом после того, как мы вместе проживем всю жизнь, и я каждые пять минут буду напоминать себе и тебе, что нужно пописать, и у тебя, как у всех обрюзгших стариков, появится брюшко, которое ты будешь подбирать ремнем, натягивая на него пуловер. – Она засунула в рот вторую половинку печенья.

Мэттью оперся о локоть.

– Я никогда не буду жаловаться на тебя. Ты – удивительная. Мне кажется, я – счастливейший из всех мужчин на свете. Никогда не меняйся. – Он пощекотал пальцами ее ладонь.

– Не буду. Разве что у меня появятся морщины. – Она состроила рожицу.

– Я буду любить каждую твою морщинку. – Он наклонился и поцеловал ее колено.

– А я буду любить твой животик и тощие ноги!

– Я возражаю! У меня не тощие ноги!

– Нет, но я видела твоего отца, и, спорим, у тебя будут такие же. Ты превратишься в него, я могу себе это представить. – Джессика потянулась за вторым печеньем.

– Иди ты! И после этого ты все-таки вышла за меня замуж? – Он захохотал и притянул ее к себе, в результате чего она оказалась сверху, соприкасаясь с ним всем телом, которое овевал легкий средиземноморский бриз.