Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Седова!
Алина вздрогнула и ткнулась носом в какую-то бумажку.
– Ваша карточка, Седова, с заданиями! И снимите, наконец, колпак! – Твердым ногтем Борисовна поддела край капюшона.
– Крепкие нервы, да? – Верзила Горев качнулся на стуле. – Все трясутся, от маньяка прячутся, а тут хоть кол на голове! Спит наша деточка.
– Я не думаю, Горев, что это предмет для шуток, – Борисовна сдвинула брови, – начинайте, Алина. Я вам вариант посложнее дала, можете не успеть.
Вариант посложнее… какой вариант? Алина глубоко вздохнула, надавила ладонями на глаза, привычно потерла разрезанную шрамом бровь. Вынырнула на свет.
Она снова на уроке. Ей шестнадцать. Этажом выше мама читает второклассникам Тютчева. Толстый Ванька за соседней партой тайком жует печенье. Вот здесь, рядом, красивая мужская рука мелко пишет в клетчатой тетради. Старый ватник, чей бы он там ни был, давным-давно превратился в гниль.
Двадцать третий кабинет – чистый, залитый солнцем, тонущий в зеленом, словно тропический островок.
Всюду листья, листья, длинные и круглые, резные, мясистые. Из зарослей выглядывают писатели. Пушкин соседствует с Милном, Стивенсон – с Кафкой, Тургенев с восторгом глядит на Аготу Кристоф, которая почему-то не Агата и не Кристи. Сама же Агата, обвитая плющом, гнездится у дальнего окна.
Голос у Вареньки, Варвары Сергеевны, чуть хриплый, теплый, будто обнимающий. Можно слушать, слушать его, свернувшись в клубок, и совсем ничего не бояться. Даже сейчас, когда стих такой лихорадочно-рваный. Да, кому-то больно, но не тебе же, не тебе…
Алина, согревшаяся, мягкая, рисовала на бумажном клочке лабиринт. В центре – точка, едва заметная, – сама Алина. В коридорах – разные звери, оскаленные, злые. На выходе – палка, палка, огуречик. Это Игорь. В руках у него меч с граненым клинком и цветок хризантемы.
Усмехнулась. Густо, беспросветно закрасила человечка. Получившемуся комку приделала зубы. Написала мелкими буквами: хасс.
– Все-таки боишься. – Игорь уставился в упор на горбоносый Алинин профиль.
Алина вспыхнула и невольно прикрыла шрам. Тут же обругала себя дурой.
– У тебя греческий нос, – сказал он очень серьезно.
– И что? – буркнула Алина.
– Ничего, просто красиво.
Ага, как же! Горбун – куда там красивее? Врет и совсем не краснеет!
Зато маково-ярко краснеет Алина. Краснеет и думает: «Я убью тебя, если ты врешь!»
После урока верзила Горев, почесывая стриженный затылок, спросил:
– Варвара Сергеевна, а вы про маньяка слышали?
– Ну почему сразу маньяк, Дима? Просто больной, несчастный человек.
– А если этот больной и несчастный бросится на вас? Вы красивая, мало ли!
Красивая. Алина съежилась. Никогда-никогда, даже в двадцать пять, она не будет такой легкой, праздничной, милой, как белокурая Варенька.
– Вот-вот! – поддержала Ермакова. Ее, разумеется, тоже беспокоило, как выжить красавицам в подпорченном Хассом мире.
– Да ну вас! – рассмеялась Варенька. – Сами себя пугаете. Сидите по вечерам дома, и ничего не случится.
Как только Варенька вышла, Ермакова захлопала в ладоши, требуя тишины.
– Объявляю конкурс! Кто будет провожать меня до школы и обратно? Медведь не участвует. Он хилый.
– Да пошла ты, – фыркнул Медведь.
Нерешительно поднял руку Ванька. Ермакова прыснула и покачала головой.
– Ну я могу. – Верзила Горев размял свои длинные сто девяносто, схватил Женин деревянный угольник и разломал пополам. – Во я какой!
Обломки угольника звонко стукнулись о парту.
– Прости, блаженная.
– Ерунда, – отмахнулась Женя, – я его совсем не любила.
– Ладно, сегодня Горев, – решила Ермакова, – а там посмотрим.
Солнце спряталось, и в классе сразу посерело. Оттенки зеленого пропали, смешавшись в общую кашу. Пахнуло прелой землей. Доска, испещренная бледными шрамами, запылилась и зашершавилась.
Шрамами… Алина снова прикрыла бровь. «Ты упала с велосипеда», – говорила ей мама. Но никаких велосипедов Алина не помнила. Разве что тот, Юркин дряхлый «Школьник», на котором они летели вдвоем и кричали от страха и глупого счастья. Вот только об этом велосипеде мама ничего не знала.
Игорь повернулся к Алине:
– А моя леди нуждается в провожатых?
– Леди вообще не нуждается, – отрезала Алина и мысленно отвесила себе пару оплеух.
– Но почему? – растерялся он.
Алина не ответила.
Голубые глаза… ясные, льдистые. Бывший гость Снежной Королевы. Вернулся домой, но не оттаял. Да только Алина – не Герда. И пусть этот Кай спасает себя сам.
– Не злись. – Ермакова подергала Медведя за патлы. – Ты же понимаешь, мне большой телохранитель нужен. Самый большой. А ты, если хочешь, вон Женечку проводи!
– Я че, дебил? – возмутился тот.
– Не надо меня провожать, – взметнулась Женя, – что вы!
– Вот блаженная! – восхитился Горев. – Всему верит!
– Эй, Женька! – крикнули с задней парты. – В магазине за углом детские головы продают!
Женя обернулась и спокойно сказала:
– Не может быть.
– Да она еще дурее стала! – Овца Анютка сморщила бесцветное личико.
– Болеет, – притворно всхлипнул Горев, – это болезнь, да, Седова? Скажи, ты же у нас того… умная.
Алина выплыла на поверхность. Ухмыляются. Все. Даже Ванька задорно глядит сквозь узкие щелочки. Ермакова так просто счастлива – малиновый рот растянут до ушей.
Уползла в глубь капюшона, бросила:
– Не знаю.
Женя медленно собрала вещи. Поднялась, надела на плечи старенький, кое-где зашитый рюкзачок. Помахала рукой.
– До завтра, ребята, и… будьте осторожны.
Когда за ней закрылась дверь, Винт треснул кулаком по столу и выпалил:
– По шее бы вам!
В классе засмеялись.
Маленькие цепкие лапки тянулись к ней со всех сторон.
– Алина, привет!
– Алина, мы скучали!
– Алина, смотри, что у меня!
Теплые, живые. Быстрые как полевки. Мамины второклассники.
Обнимают, подставляют под руку выгоревшие макушки, тянут за юбку…
Хорошо.
Алина улыбнулась – впервые за этот исчирканный событиями день.
Над школьным двором висела рваная туча с фиолетовыми краями. Было по-летнему душно, и от этого тянуло в сон. За углом слышались глухие удары и крики, пронзительно свистело – после уроков мальчишки играли в футбол. Игоря тоже утащили на стадион, и он успел только шепнуть «Пока!» и сунуть в карман Алининой толстовки ту злополучную конфету.
Детское озерцо пошло рябью, заволновалось, загудело. Кто-то схватил Алину за палец, царапнув острыми коготками.
– Климов, Климов!
Бесформенная каракатица, выкатившаяся из-за школы, распалась на части – взвинченная Алинина мама и двое размахивающих кулаками мальчишек.
– Дерутся, – восхищенно выдохнула тощая Тонька.
– Сама ты дерешься, – хмыкнул Иванчиков, прилизанный, с девчоночьи пухлыми губами. – А Климов бьет.
– Зачем? –
