– Вот об этом я и хотел у тебя спросить.

Пропасть, разверзшаяся посреди молчания Времечервии, казалось, всё тянулась и длилась.

– А-а-а, – проговорила она наконец, словно вдруг припомнив. – Было там нечто. Да, наверное, в том-то всё и дело.

– Какого рода нечто?

– Того рода, что вечно застревает между здешним миром и людским царством. Эти штуки постоянно лезут мне в рот.

– Ты о них раньше не упоминала.

– Я не люблю жаловаться. Но там куча всякого… куча всякого из холодильников! – Времечервия затараторила с убеждённостью. – Когда я вытягивала Сотенных Детей, иногда подворачивалось и содержимое их холодильников, – продолжала она. – Бутылки молока, газированные напитки, лимоны, сыры, соусы, буханки хлеба, йогурт, куриные крылья, салат-латук, морковь, фруктовый сок, майонез, соус чили, ветчина, сироп.

– Просто скажи мне, что ты нашла сегодня, если какаду решил отправиться за стражем.

– Сегодня? – перепросила она, и уверенность Времечервии снова истаяла. – Ну… я протащила…

Времечервия замолкла, и Хэтти услышала прямо над собой рокот. Это звучало как ворчание грома вдалеке.

– Мой желудок… прошу прощения, – сказала Времечервия. – Сегодня я вытянула… целый початок кукурузы.

– И поэтому какаду полетел меня разыскивать? – фыркнул страж. Он явно не выказал убеждённости.

– Кусок застрял у меня во рту. Может, это выглядело… словно он отбивается.

Страж обошёл тело Времечервии. Шаги стихли недалеко от того участка, где пряталась Хэтти.

– И где теперь кукуруза? – спросил мужчина. – Я её не вижу.

– Нет? А ты и не можешь видеть. Понимаешь, я всё отсылаю обратно. Не хочу захламлять наше прекрасное царство.

Страж прицокнул языком.

– Какая аккуратность. Но почему ты лежишь на земле?

Времечервия закашлялась, и очередная студенистая волна прокатилась по Хэтти.

– Я вгрызалась. Иногда необходимо опуститься пониже, чтобы добраться до плотных облаков! – голос её стал громким, и говорила она медленно, будто стараясь втолковать получше. – Я покажу. Тебе стоит приготовиться.

«Она предупреждает меня», – подумала Хэтти и протянула руку туда, где от слёз Времечервии вырос цветок.

В следующее мгновение раздался хлюпающий звук. Когда Времечервия прерывисто втянула воздух, пальцы Хэтти сомкнулись на цветке. Девочка утянула стебель к себе, и цветок оказался прямо у неё под носом. Но всё равно запах ударил как под дых.

Это был запах канализации, которую никто не чистил тысячу лет.

Это был запах ста тухлых яиц, оставленных на полуденном солнцепёке.

Это был запах подмышек чудовища.

Это был запах миллиона старых носков.

Это был запах из клюва орла.

Это был запах застойного пруда.

Это был запах рыбьих потрохов.

Это был запах вонючего сыра.

Это был запах всего вышеперечисленного и ещё много чего.

Когда Хэтти прижала цветок к самому носу, она услышала совсем недалеко от своего лежачего укрытия чьи-то стоны.

– Могла бы дать мне время, – каким-то «ватным» голосом произнёс страж и, похоже, рухнул на землю.

– Я дала тебе столько времени, сколько нужно, – ответила Времечервия.

Она отлепила своё тело от Хэтти, и девочку залило солнечным светом.

– Не убирай цветок, – шепнула Времечервия, – или тебя тоже вырубит.

Взгляд Марсии остановился на бесчувственном страже, который свернулся калачиком, как большой спящий ребёночек.

– Спасибо тебе, – Хэтти говорила сквозь стиснутые зубы, стараясь не вдыхать вонючий воздух. – Ты спасла меня.

Времечервия медленно кивнула.

– На время. Разумеется, всё, вероятно, окажется впустую. Они сообразят, что я врала, и нагонят тебя. И убьют тебя вместе с матерью, а затем и меня. Да, наверное, так и будет, но на всякий случай ты всё же отправляйся в Хотьгде-Контору, тогда ты сможешь пробраться в город. – Марсия всхлипнула, увесистая слеза покатилась у неё по щеке. – И бегом. Вон в ту сторону – за холмом, на другой стороне леса. А если ты умрёшь, я непременно приду на твои похороны.

Запах выбивающими дух волнами следовал за Хэтти. Он вызывал у неё такое муторное чувство, что с каждым мгновением бегство делалось всё непосильнее. Девочка прижала цветок ещё ближе к ноздрям и подумала, уж не выдавило ли тело Времечервии из неё последние силы.

Ноги сделались чугунными, и она еле переставляла их через ширь красной пыли в направлении указанного Времечервией кургана. Когда они смотрели на холм вдвоём, он казался намного ближе. Но сейчас каждый шаг подкашивал силы Хэтти, каждый вздох был неглубоким, почти поверхностным. Лишь когда девочка добралась до вершины кургана, воздух стал достаточно чистым, чтобы можно было нормально дышать.

Она посмотрела на протянувшийся перед ней лес и вздохнула полной грудью.

За лесом находилась Хотьгде-Контора. В недрах её центральных покоев Мудрочервия, должно быть, раскладывает бумаги. Искорка надежды разгорелась в душе Хэтти. Мудрочервия непременно должна знать, где её мать. Всякий, кто желал попасть в город из этой части Гдетам-Нынчесям, был обязан пройти через Хотьгде-Контору, если у него не имелось разрешения.

Разрешение! Оно оставалось у Хэтти ещё с прошлого раза в Гдетам-Нынчесям. Девочка сунула руку в нагрудный карман, чтобы убедиться в этом. Но внутри ничего не обнаружилось.

Её рука отправилась путешествовать по остальным карманам. Разрешение пропало. Оно, наверное, вылетело, когда она сражалась с матерью. Ну почему она не положила бумажку в один из застёгивающихся на пуговицу карманов? Оттуда никогда ничего не вываливалось.

А теперь ей придётся выпрашивать у Мудрочервии не только новости о матери, но и новое разрешение. Глубоко вздохнув, девочка припустила вниз по тропе, которая вела в направлении леса. По мягкому грунту бежать было сложно. С каждым шагом её словно оттаскивало назад. Но Хэтти нещадно подгоняла себя, мысленно повторяя, что каждая секунда колебания – это потерянная секунда. И вот, наконец, когда она уже чувствовала, что больше не может, Хэтти очутилась на опушке леса.

В прошлый раз, когда ей было необходимо пересечь лес, её перенесли деревья. Они подхватили девочку своими ветвями и перебрасывали друг другу, как – она точно знала – сделают и теперь.

Хэтти уверенно поставила обе ноги на землю, и из-под них маленькими взрывами заклубилась рыжая пыль. Цветочный узор на лакированных ботинках был едва различим под покрывавшим их ржавым налётом. Просвечивали только выцветшие контуры, как будто ноги увивали призраки цветов.