легла в кровать. Я был смущен, удивлен, напряжен; мне очень хотелось лечь вместе с ней, но я знал, что она еще слишком мала и не согласится, что придется ее заставить. Тогда я вернулся к себе в комнату и два раза мастурбировал, пока не заснул. Она снилась мне всю ночь. Мне снилось, что я ее насилую, она кричит, сопротивляется, и я убиваю ее. Утром я встал ни свет ни заря, до рассвета, тело ломило и болело, будто всю ночь я бегал, в голове стояли обрывочные картинки из всех этих снов. Когда я ушел, все еще спали, на столе я оставил записку и деньги.

* * *

У нее тело неказистой смуглой змеи со слегка угловатыми линиями, я еще нахожусь под гипнозом его загадочной сердцевины, и ничего с этим не поделать. Она там, рядом со мной, недоступная. Наверно, ей было страшно, но я в этом не уверен; она дрожала непонятно от чего, и я подумал о непредсказуемом ветре — заклятом враге стрелка. Теперь она так близко. Рука сжимает оружие; хотелось бы так же сильно ее обнять; когда я стреляю, забываю обо всем. Поди разберись! Я хочу ее, надо идти до конца, обрести в плоти восторг смерти, проблеск выстрела. В сущности, никто вас никогда не поймет. Все разумно поддерживают иллюзию и лгут, зная, что истина — в другом месте, в этом разрытом холме, в быстроте пули и желания. Импульс, реальность крови, считаные секунды смерти и жизни, где все сливается воедино, — вот что главное. Неважно, как этого достичь. Большинство тех, кого я убил, жили лишь те три секунды, пока я на них смотрел. Это призраки, персонажи, маски, которым не дано ничего увидеть. Я животворю их, смотря на них, я оживляю их, убивая. Противоречие, нечто, что я сам не совсем понимаю. Но я пойду до конца.

Неделя оказалась такой долгой и изнурительной, что у меня почти не было времени подумать о Мирне. Несмотря на наши предположения, наш центральный фронт попытались прорвать, и мы оборонялись не на жизнь, а на смерть. Они попытались устроить мощную диверсию на холмах, чтобы помочь своим и надеясь, что мы будем вынуждены просить подкрепления. Не тут-то было, мы продержались своими силами, наша оборона была на высоте, но пришлось здорово биться. Хуже всего было в четверг. Все утро они жахали по нам из миномета, и мы уже подумали, что нам крышка. На месте почти не было артиллерии, всего несколько гранатометов РПГ, и мы спокойно ждали, пока они подойдут. Я лежал в своем обычном укрытии, так близко к их линии, чтобы в меня не попал снаряд; я прикрывал снизу пулемет, который следил за переулком. Мы знали, что они должны были сосредоточиться здесь, в жилом квартале, но не могли ничего сделать. Пришел командир, велел быть начеку и сказал, что, видимо, они вот-вот появятся. Обычно они пытались захватить первые два дома, потому что, если им удавалось смонтировать миномет и пулемет наверху, они могли прикрывать свои войска при наступлении или при переходе улицы и прочее. Но в тот день, поскольку им было известно, что нас меньше, они попробовали нас обойти, затеяв одновременно два наступления: с моря и с востока. Удачный план, и нам повезло, что нас не обошли. Снаряды еще летели, когда мы услышали, что бой завязался у моря, мы слышали мерное та-та-та нашего пулемета, взрывы и очереди. Я взглянул в бинокль, но ничего кроме дыма не увидел. Бой ожесточался, и мы не понимали, нужно ли идти нашим на помощь, но командир приказал сидеть на месте.

Первый человек, которого я заметил, продвигался по переулку вдоль стен домов. Он махнул тем, кто шел за ним. Они переходили от подъезда к подъезду, их было человек двадцать. В то же мгновение я услышал очереди и разрывы гранат справа сзади и подумал, что, если наши ребята их не остановят, нас захватят с тыла. Я прицелился и уложил разведчика одной пулей прямо в лицо в тот момент, когда он отошел от стены. Внизу пулемет по-прежнему безмолвствовал — эти идиоты ничего не просекли. Я всадил один патрон в стену рядом с ними, чтобы они уразумели. Когда пуля прошила стену, началась паника, они тут же открыли огонь, не разобрав, что к чему. Поливали с минуту впустую, устроили фонтан из штукатурки: никакого толку, только раскрыли позицию нашего пулемета.

Я слышал, как за спиной накаляется бой. Их было не меньше двадцати. Откуда они пришли, понятия не имею. Время от времени надо мной просвистывала шальная пуля, значит, они — сверху. Я не мог пройти по крыше и посмотреть: проблем хватало спереди, всему — свое время. Те два идиота продолжали всаживать патроны в стенку. Мне было интересно, сколько времени понадобится противнику, чтобы привести в боевое положение миномет за переулком и вырубить наш миномет вместе с этими двумя кретинами. Максимум пятнадцать минут. Получается, через десять минут надо уйти, иначе в меня попадет в худшем случае снаряд, а в лучшем — граната. Здесь я больше не нужен, разве что для спасения пулемета, если эти идиоты еще не догадались, что их засекли. Я прополз по крыше почти на четвереньках и посмотрел, что делалось сзади на улице. Судя по всему, нашим приходилось туго. Они удерживали большое здание в центре площади, их уже атаковали с двух сторон, и противник собирался зайти с третьей, если прорвется колонна, которую мы сдерживали. С крыши мне были видны атакующие слева. Я прицелился и пустил пулю, не самую удачную, в живот одному из стоящих на террасе дома. Он плюхнулся наземь и начал извиваться, как червяк. Я подумал, что мы вот-вот попадем в западню, если не спустимся вниз и не начнем тоже действовать в переулках. Пересечь главную улицу и присоединиться к своим так, чтобы в тебя не попали, было невозможно; пройти на восток представлялось полным идиотизмом, если только не решить выйти из боя (к тому же там наверху на пустырях были заложены мины), у моря тоже шли бои. Таким образом, нам надлежало продолжить арьергардный бой, поставить пулемет с другой стороны и попытаться хоть чем-то помочь товарищам. Когда я принимаю решение и знаю, что оно правильное, я люблю действовать быстро. Я бегом спустился к пулеметчикам, стрелял один, второму в голову попал осколок или кусок бетона, и он лежал на полу.

— Пошли скорее, — сказал я, — переходим на ту сторону.

Я помог