чары разом разбиваются. Вырвавшись из его рук, она хватает портфель, выбегает из комнаты, взлетает по лестнице и перестает бежать только у дома. Там она сообщает матери, что больше не хочет ни петь в церковном хоре, ни брать уроки пения. Как ни допытывается Эйлин, малышка не скажет больше ни слова.

Что же все-таки произошло и что это значит? Она думает об этом беспрестанно. Она знает, что мужчины могут возбуждаться. Это как электрический ток? Как когда нажимаешь на выключатель и загорается лампочка? Ее тело возбудило мистера Вэссена. В его теле вспыхнуло пламя. Его же прикосновение ее, наоборот, заледенило. От него ее тело окаменело.

Голос в голове призывает ее быть очень осторожной. Говорит, что отныне ей придется внимательнее следить за собой. Лили-Роуз начинает заботить ее внешность, она сравнивает себя с другими девочками. У нее пока нет груди, но у некоторых девочек в классе, старше ее на два-три года, она есть. В раздевалке, до или после уроков физкультуры, Лили-Роуз украдкой рассматривает их, спрашивая себя, будет ли и у нее попозже такая же грудь, которая дрожит, когда она идет, и болтается из стороны в сторону, когда она бежит. Она надеется, что нет.

Она начинает листать старые номера «Эль». Таская их у матери маленькими стопками по три-четыре штуки, она прячет их под кроватью и, закончив уроки, с увлечением читает рекламу и знакомится с ухищрениями красоты.

Слова и образы потоком льются в нее. Манекенщицы — идеальные современные принцессы: высокие, стройные, скромно наделенные грудью и бедрами. Обернув профиль к камере, они идут, слегка покачивая руками и ляжками. Камера ловит свежесть их взгляда и грацию движений. Их юбки, шерстяные, твидовые или кожаные, доходят ровно до колен. Рождественская распродажа, летняя распродажа: маленькие шляпки, таблетки, капоры. Ресницы можно удлинить тушью — желательно водостойкой, чтобы не потекла от дождя или от слез. В руках кожаные сумочки всех размеров и форм, с золотыми цепочками, ремешками, кнопками, кармашками, молниями. На ногах сапожки, лодочки на шпильках, ботики, сапоги до колен, до бедер. Женская мода. Аксессуары. Береты на золотисто-рыжих волосах. Женщины с мужьями на охоте на зеленеющей шотландской равнине. Развевающиеся килты. Женщины на лошадях, женщины с конюхами. Женщины с блестящими губами жемчужного цвета и с веками, подернутыми дымкой. Слово «жемчуг». Слово «дымка».

Каждое слово каждой рекламы — поэзия для Лили-Роуз. Она любит читать даже цены, непременно бросовые (всего 12,99 $ вместо 19,99 $!). Меховые манто стоят сотни долларов, и их недоступность — часть их красоты. Она обожает картинки с норковыми манто, кашемировыми свитерами, шелковыми шарфиками. Переворачивая глянцевые страницы, она трется щекой об эту нежность. Теплое слово «норка» восхищает ее в высшей степени, как и гладкое слово «кашемир» и сладкое слово «шелк». Никогда ни один человек не касался Лили-Роуз так тепло, как слово «кашемир». Ланвен, Шанель — французские ассоциации элегантности и шика. Все, что шикарно, французское, в том числе и слово «шик».

Она впитывает большими глотками этих женщин, пышных, мясистых, до головокружения рассматривает их бюстгальтеры, изучает кружевные узоры, сквозь которые угадывается мягкий изгиб их груди, запоминает их прически, длинные, идеально наманикюренные ногти, стройные ноги в нейлоновых чулках. Мужчинам она не уделяет ни мгновения — даже когда, держа в руках огромный бриллиант, они бросаются к ногам женщин и просят их руки. Интересует ее только безмолвная и дорогая красота манекенщиц. Щеки с пятнышками румян, надушенные мочки ушей, выщипанные брови, руки, смазанные увлажняющим кремом. Лили-Роуз лакомится рекламой, как другие шоколадом: не может остановиться. Она становится ненасытной.

Эйлин встревожена новым поведением дочери, которое она неверно истолковала как ранний взрыв пубертатного нарциссизма.

— Посмотри на нее, — говорит она Дэвиду однажды вечером, когда Лили-Роуз в коридоре прихорашивается перед большим зеркалом. — Она просто поглощена своими оборками, чулками, волосами, ногтями. На днях она попросила меня купить ей бюстгальтер и пояс — в девять лет! Ты можешь себе представить?

Озабоченный рынком недвижимости и несколькими скоротечными романами, Дэвид ничего не замечал.

— Она интересуется своей внешностью, — говорит он, — что может быть естественнее? А ты не делала то же самое, чтобы захомутать меня, а? Лак для ногтей и помада жемчужного цвета, лодочки на шпильках… тебе это ничего не напоминает?

— Дэвид, ради Бога, ей девять лет! Пояс… нет, это шутка! Ей нечего держать и поддерживать!

— Почему она не играет в принцесс? Все девочки это делают, правда? Так же, как мальчики играют в солдатиков.

Лонг-Айленд, 1996

Чтобы отметить десятую годовщину смерти Павла, Рабенштейны, обычно мало внимания уделяющие еврейским праздникам, решают справить седер Песах у Дженки в Ист-Хэмптоне. Клер, прислуга с Гаити, которая живет в двух часах на метро, в Рего-Парке, приехала в это утро раньше обычного, чтобы накрыть праздничный стол. Во главе стола, следуя указаниям Дженки, она ставит прибор для отсутствующего патриарха. А в центре — миску с соленой водой, тарелку мацы и чашечку с петрушкой.

Тебе, Шейна, четыре года, ты не можешь удержаться и нервно рассматриваешь свою бабушку — у нее пронзительный взгляд, дряблый подбородок, морщинистые щеки, крючковатый нос, а сколько ей лет, ты не можешь даже представить себе. Ты видишь, как дрожат ее руки и как она крепко сжимает льняную салфетку, чтобы они не тряслись. Видишь ее ногти, длинные и очень красные, словно она окунула их в свежую кровь. Ты думаешь, что, стоит тебе оговориться, и эта бабушка-ястреб набросится на тебя, схватит своими страшными когтями и проглотит в один присест, как полевую мышь.

Справа от Дженки сидит твой отец, самый красивый мужчина на свете, одетый сегодня в аспидно-серые брюки и черный кашемировый свитер. Джоэль недавно перенес лазерную операцию по коррекции близорукости и больше не носит очков; поэтому, несмотря на седеющие волосы и глубокие морщины между бровями, он совсем не выглядит на свой возраст.

Слева от Дженки сидит другой ее сын, твой дядя Джереми. Он лысый, всегда красный и потный, но ты очень его любишь, потому что он никогда не забывает принести тебе конфеты. Он старше твоего отца и голубой. Сейчас он жалуется на адскую путаницу туннелей и платных автострад, которую только что преодолел. Его друг Арнольд заявил, что у него аллергия на религиозные выкрутасы, и Джереми пришлось одному проделать трехчасовой путь от Хобокена до Ист-Хэмптона.

Рядом с Джереми посадили твою маму. Это ее первый седер, и ты замечаешь, что она на нервах. Ее тело неподвижно, но глаза мечутся, будто воробей, заключенный в ее