– Так, говоришь, ребра пересчитают… Звать-то тебя как?

– Светка, – хмуро ответила та.

* * *

Степану на мгновенье показалась, что заросли, окружающие поляну, вдруг сами собой расступились. Вооруженные нехитрым крестьянским инструментом: серпами, да вилами, да топорами, – на поляну медленно вышли мужики и бабы. Столпились вокруг столба. Опустились на колени и забормотали что-то невнятное. С совершенно стеклянными глазами! Почитай, все население деревеньки.

Гул постепенно разрастался, усиливался, и вот наконец поляна взорвалась разноголосым матерным фонтаном. Странная молитва поминала и «крест», и «семь гробов», и пресловутую «богову душу». Коленца выделывались такие, что Степан невольно заслушался. Смысл улавливался вполне определенный: собрание осуждало некого человека, который каким-то хитрым, враз и не поймешь, способом убил своего отца и жил с матерью, как с законной женой. Причем жил во всех нюансах и подробностях.

«Старику Фрейду, – подумал Степан, – надо было заняться исследованием языческих культов да аграрной магии, а он все – Эдип да Эдип… Впрочем, прав был матерый психоаналитище – назови он комплекс не греческим благолепным именем, а русским многосложным, оканчивающимся на „…мать» да переведи оное название на язык, понятный соотечественникам, быть бы ему битым камнями на какой-нибудь благопристойной венской площади…»

Внезапно общество затихло. С колен поднялся мужик. Пролаял что-то в небо и запустил туда же увесистый колун. Колун не задержался во облацех – грохнулся, едва не зашибив владельца. Общество вновь разразилось вычурной тирадой.

«Дожди не нравятся, – усмехнулся Степан. – Понимаю, надоели. Мне тоже».

Степана не слишком удивило «богослужение».

В языческих культах сквернословие применялось как нечто само собой разумеющееся. Это уже потом, чуть ли не при Иване Грозном, когда хотели отвадить народ от древних богов, стали поговаривать, что-де слова эти не русские, татарами занесены и потому «поганые». Однако при весеннем севе, дабы земля рожала пышные колосья, мужик лежал на пашне, как на жене, и матерился на чем свет, ничуть не сомневаясь в родном происхождении выдаваемых пассажей.

«Может, оттого и загнулось у нас сельское хозяйство, – ухмыльнулся Степан, – что слишком много участковых да психиатров развелось. Загубили обычай, земля-то и ополчилась на мужика – родить перестала».

Вообще-то надо было не ерничать, а внять совету Светки и сматываться поскорее. Аванс, в конце концов, можно возвратить. Деньги – дело наживное, а шкуру новую не сошьешь.

История проклевывалась самая что ни на есть мерзейшая. Наверняка за «братией» стоит кто-то вроде него, Степана, только масштабом покрупнее. И свидетели местному шаману ни к чему, как, впрочем, и конкуренты… Хуже нет, чем соваться на чужую делянку.

Затрещали сучья, послышалось глухое ворчание. «Словно медведь через валежник продирается», – подумал Степан.

Из зарослей вышел Семеныч с двумя ражими молодцами. Оба точно в таких же спортивных костюмах, что и Светка. Подтянутые, стрижки короткие. У одного ствол.

Семеныч кивнул парням, мол, все, как условились. Зло прищурившись, взглянул на Светку:

– Знал, что догляд за тобой нужен. Кого пожалела, дура?

– Никого я не жалела, – зыркнула Светка, – встретились да разошлись. Чего привязался?

– Будто я не слышал, чего ты ему натрещала, – ухмыльнулся Семеныч. – Да за такие дела знаешь, что бывает?

– Что, шпионил за мной? – вспыхнула девушка.

– Пасечник с тобой и разговаривать бы не стал, отдал бы шершням на забаву… Знаешь, что они с отступницами делают? – не удостоив ответом, продолжил Семеныч. – А я вот вожусь по-родственному, дурень старый.

– Ишь, благодетель выискался! – сорвалось у Светки.

Семеныч побагровел:

– Ты у меня ща поскалишься!

Он хотел отвесить Светке пощечину, но девчонка проворно отскочила.

– Слышь, дядя, ты бы полегче, – пробасил Степан. И уже собрался двинуть Семеныча в челюсть, но, наткнувшись взглядом на пистолетный ствол, нацеленный аккурат под сердце, изменил решение.

– Знаю, что давно сбегнуть хочешь, – не обратив на Степана ни малейшего внимания, продолжил Семеныч, – тварь неблагодарная. Что, думала, чернявый тебя с собой увезет? Нужна ты ему… Да кто ты есть без меня, тьфу – мокрица… Мигну – и раздавят!

– Чего ж не мигнул?

– Скажи спасибо матери твоей, покойнице, обещал за тобой, дурой, приглядеть.

– Ах ты сволочь! – задохнулась Светка. – Ты ж ее в могилу и свел, а теперь вспоминаешь… Думаешь, забыла, как мордовал ее?

– Ну ты и змея… – Семеныч с пыхтением пошел на нее, – пригрел за пазухой…

Светка отпрянула и, задрав куртку, вцепилась в рукоять ножа:

– Не подходи, ты меня знаешь!

Мужик остановился:

– Не хочешь, чтобы я учил, поучат другие… Займись ей, Фрол. – Семеныч зыркнул на Cтепана. – А ты, мил человек, чего вылупился? Цирк тебе с медведями али кино показывают?! Твое дело телячье – обосрался и стой, нечего глазюками ворочать!

– Может, кончить его, а, роевой? – Бритоголовый со стволом хищно улыбнулся.

– Мужик этот нам жизнь облегчил, сам пришел, а ты сразу кончать! – с расстановкой сказал Семеныч. – Пасечник приказал его дожидаться… Потерпи маленько, все вместе повеселимся…

– Тебе видней.

Фрол уже «повязал» Светку. Памятуя о родственной связи девчонки и хозяина, действовал он со всевозможной деликатностью, так что на тот момент, когда милицейские браслеты сковали наконец ее запястья, морда у бойца была как у кота, только что вышедшего из жестокой схватки, причем отнюдь не победителем.

– Кто вякнет, яйца откручу, ясно? – тихо проговорил Семеныч, обращаясь к своим головорезам. – Сам что надо Пасечнику расскажу, ежели надумаю. Мое это дело, семейное. Ежели узнаю, что позорите меня перед братией, найду, как поквитаться. Я за слова отвечаю! А молчать станете, так, глядишь, и деньжат привалит, не обижу. А ты, стерва, – обратился он к падчерице, – посидишь без жратвы с крысами в подземелье, в ногах валяться будешь. А мы еще поглядим, прощать тебя али как…

Фрол размазал по физиономии кровь и обиженно сказал:

– Ты чего, роевик? Когда мы языками трепали?

– Это я так, на всякий случай, чтобы непоняток потом не было.

Семеныч подошел к Белбородко и, порывшись в кармане ватника, того самого, в котором встречал вчера дорогих гостей, извлек флакон с бесцветной жидкостью и замызганную тряпицу.

– Уж здоров ты больно, – окропил тряпицу и сунул под нос Степану, – еще начнешь озорничать… Так-то понадежнее будет.

* * *

Чуяло сердце, не надо было подряжаться на эту работенку! Сидел бы сейчас в своем офисе да корчил из себя колдуна. И никаких тебе сектантов и отбившихся от рук падчериц бандитского атамана… Мир вдруг пришел в движение. Закружилась поляна, закружился лес, закружились мужики и бабы у столба. Водоворот распахнул черную беззубую пасть и поглотил Степана. Наступила тьма…