словами, что творилось со мной на лекциях перед встречей. Мало

того, что в голову ничего не лезло, так еще и минутные, да и секундные стрелки упрямо

стояли на месте.

Задолго до свидания я уже ждал ее на Пушкинском бульваре. Когда она появилась, опоздав на минут пятнадцать, я уже потерял всякую надежду увидеть вновь эту

прелестницу. Она извинилась, сказала, что сбежала с практического занятия и потому

опоздала. Вечер обещал быть чудесным.

С деньгами, как всегда, у меня было не очень, поэтому я пригласил ее в кафе-мороженное на Дерибасовской. Там-то всё и случилось.

Изредка возвращаясь к этой истории, я понимаю, что сам виноват, что эта встреча

стала последней. Что уж сейчас об этом говорить, если по прошествии многих лет я даже

забыл ее имя, с трудом представляю нежный облик, а фамилии не знал и тогда, ведь это

была второе и, как оказалось, последнее наше свидание.

Мороженое было чудесным, разговор давал надежду на дальнейшие встречи с

близкой душой, мне даже показалось, что и я ей нравлюсь.

А потом она попросила меня подождать пару минут и отправилась в туалетную

комнату, оставив на столике свою лакированную черную сумочку с замочком в виде

золотого сердечка. Странно, что мне до сих пор помнятся такие мелкие подробности…

Она ушла, а я, сам не знаю почему, взял ее сумочку и попытался открыть сердечко.

Оно податливо щелкнуло, явив мне содержание девичьей сокровищницы, и я невольно

заглянул внутрь. Пудреница-зеркальце, помада, какие=то шпильки, и над всем этим -

нежнейший белый батистовый платочек, Как тут не удержаться, чтобы понюхать, какими

духами пользуется моя пассия! Поднес его к носу, еще не разобрал странный запах и

вдруг…Он развернулся, и на стол передо мной упал палец. Явно мужской, темный, почему-то сморщенный, с черными ободками вверху ногтей.

Меня охватило брезгливой волной, я отшатнулся и, с ужасом накрыв его

платочком, чтоб не касаться жуткой находки, всё запихнул снова в сумочку.

12

Поднял голову и обомлел: моя спутница стояла рядом и с интересом наблюдала за моими

пугливыми манипуляциями.

— Вообще-то, приличные люди не трогают чужие вещи, — спокойно сказала она.

— Тем более, не лазят по сумочкам… Ты так побледнел, что — сильно удивило увиденное?

Я не знал, что ей сказать, только чувствовал, как почва уходит из-под ног. Наверное, было

недалеко до обморока, но она присела и, доедая мороженое, объяснила происхождение

странной находки. К моему удивлению, во всем оказался виноват я. Вернее, назначенное

мной свидание. Моя подружка в тот день работала в морге, им поручили сделать

гистологию пальцевой ткани; она так спешила ко мне, что решилась забрать с собой палец

бесхозного трупа, чтобы доделать работу дома, где у нее есть микроскоп.

Мы еще посидели, настроение было испорчено, проводил ее домой, о следующем

свидании не договаривались. Она дала мне свой номер телефона, по которому я так

никогда и не позвонил.

Глупая история, а ведь, если б не этот чужой палец, моя жизнь могла пойти по-другому. Не обязательно лучше, но все же — какая дикость, если такие пустяки могут что-то решать в судьбах людей. Хорошо еще, что она не прихватила с собой в хозяйственной

сумке чью-то бесхозную голову, а то б я получил разрыв сердца…

Интересно, как сложилась ее жизнь? Скольких людей она поставила на ноги и

каково ее личное кладбище неудач? Вспоминается ли ей молодой болван, так

испугавшийся безобидного пальца?

===========

ДЕТСКАЯ КОЛЛЕКЦИЯ

В детстве я был высоким сильным мальчиком, чуть плотноватым, и мои серые, со

стальным оттенком сейчас глаза, кажется, были тогда голубыми. Воспитывала меня одна

мама, она была много занята на работе, и мое свободное время, в основном, уходило на

вынужденное общение с дворовыми дружками да запойное чтение книг.

Литература ко мне поступала из двух живительных источников: классика, которую

приносила домой мама (Мопассана, Бальзака, Флобера, Бунина, Боккаччо) и

отечественная детективная шелуха типа «Над Тиссой» плюс бредни пресловутого майора

Пронина, которые я добросовестно таскал из городской детской библиотеки. Естественно, как и у других ребят моего возраста, особое место в перечне прочитанного занимали

книги Жюль Верна, Вальтера Скотта, Марка Твена, Майн Рида. Несколько обобщая и

оставив за кадром своих хулиганистых дружков, можно сказать, что меня в те годы, кроме

книг, ничего больше не интересовало. Хорошее детство, спасибо мамочке.

Учитывая все вышеперечисленное (внешность, начитанность, хорошая

успеваемость и шпанистые друзья, постоянно ошивавшиеся у ворот школы) девочки

нашего класса заинтересовались мной задолго до того, как ими стал активно увлекаться я.

В общем, в 5–7 классах редкий день обходился без того, чтобы я не принес домой одну –

две записочки от своих восторженных одноклассниц и не зачитал их своему самому

преданному слушателю, мамочке, которая готовила ужин или разжигала грубу в большой

комнате. Ее это чтение необычайно оживляло, и мы вместе смеялись над особенно

безграмотными или навязчивыми посланиями. У меня даже образовалась из них

любопытнейшая коллекция.

13

А потом я сделал не самый умный шаг: желая посмеяться над особенно

приставучими девчонками, назначил двум — по отдельности — встречу на одно время в

одном и том же месте. Большого смеха не получилось: девочки обиделись и захотели меня

проучить. Сказали своим родителям, что я вроде бы пристаю к ним, буквально, не даю

прохода в школе. И в подтверждение — показали мои ответные записки с назначением

времени и места свидания.

Классным руководителем у меня была тогда учительница русского языка и

литературы Елизавета Андреевна Жалнина. Великолепный профессионал, преданно

любящий свой предмет, она ко мне всегда хорошо относилась, зная какую роль в моей

жизни играют книги. И так хвалила меня на уроках в других классах, что иногда

старшеклассники спрашивали: не моя ли она мама?

Так вот, однажды накануне родительского собрания она отвела меня в сторонку и

сказала, что родители девочек жалуются на то, что я не по возрасту озабочен

противоположным полом и постоянно пристаю к их дочкам. В общем, я расстроился и, желая хоть как-то оправдаться, прихватил с собой на собрание, а оно было общим, учеников и родителей, свою злополучную коллекцию. Маме, зная ее крутой нрав, я ничего

не сказал. Мы с ней сидели рядом, и я помню, как у меня забилось сердце, когда

Елизавета Андреевна предоставила слово одной пожаловавшейся на меня родительнице, которая, пылая праведным гневом, обличала меня как юного развратника, не

получающего дома от матери-одиночки нужного воспитания. Моя мамочка удивленно

слушала ее, затем посмотрела на меня неверяще-изумленным взглядом, и ее