Коллинз глотнул из стакана красного вина и добавил:

– Ладно. Отчитался. А теперь рассказывай, что там у тебя. Хотя у меня было времени поболее, чтобы пустить все к чертям.

– Не пройдет и восьмидесяти четырех часов, как из-за меня умрет невиновный человек, – ответил О’Брайен.

Дейв Коллинз поставил стакан на стол, стоящий в центре кокпита[1]. Потер пальцем щетину на щеке. И с вызовом взглянул на О’Брайена.

– Мы вроде говорили об ошибках, которые уже сделаны. А твоя, похоже, где-то в будущем. Это пока не ошибка.

– Проклятый эффект домино. Последняя костяшка – казнь потенциально невиновного человека. А первая упала, когда я арестовал его одиннадцать лет назад. Штат собирается выдать ему смертельную дозу. И мне нужно что-то предпринять.

Коллинз, как пылесос, втянул носом воздух и выдохнул, присвистнув сквозь поджатые губы.

– Поднимайся на борт. Все это похоже на знатное дерьмо, дружище. Я буду молчать и слушать, пока готовлю «окуня под соусом Кронуса». А ты расскажешь все с самого начала.

О’Брайен поднял Макс, залез в кокпит и последовал за Коллинзом на камбуз.

* * *

Макс терпеливо сидела и следила за каждым движением Коллинза, пока тот готовил еду. Он выдавливал сок из лимона на большой кусок окуня, пока О’Брайен завершал рассказ. Он не упустил ни единой детали, какие мог припомнить, от места преступления до присяжных, вынесших приговор «виновен по всем пунктам».

Коллинз прикрыл дверцу маленькой печки, уселся на табурет и поболтал стакан с вином.

– Ладно, Шон… значит, ты веришь, что этот преступник, Сэм Спеллинг, видел убийцу, нашел орудие убийства, спрятал нож и шантажировал убийцу одиннадцать лет назад?

– Учитывая обстоятельства, исповедь на смертном одре перед священником, которого я хорошо знаю и которому доверяю, а еще факт, что кто-то стрелял в Спеллинга… возможно.

– Но, как ты сам сказал, ты не знаешь, связан ли выстрел с убийством Александрии… особенно спустя десять с лишним лет. Скорее, кто-то хотел, чтобы Спеллинг не дал показания по делу о наркотиках. Но ведь это не все? Я чувствую, есть что-то помимо этой исповеди.

– Я всегда сомневался, того ли парня взял.

– Почему?

– Слишком простое расследование. А некоторые детали не складывались. И все дело против Чарли Уильямса казалось ясным, может, даже чересчур.

Коллинз отпил вино, задумчиво проглотил и сказал:

– Сам знаешь, преступления на почве ревности часто бывают слишком ясными, хоть и грязными. И чаще всего поначалу не идет к убийству. Споры, ругань, убийца начинает психовать. Стреляет больше, чем требуется. А если оружие – нож, продолжает колоть жертву, хотя уже нанес смертельный удар. Место преступления – сплошная каша, но вот след, ведущий к убийце, всегда очевиден.

– Так оно и было тут. Слишком очевидно. Уильямс подходил по психологическому портрету, возбужденный брошенный любовник. Мужчина, который отчаялся вернуть свою любовь. Дерется с ней, потом убивает. За исключением бармена, который помнил, как наливал Уильямсу на три пальца бурбона примерно в то время, когда была убита Коул, у него отсутствовало подходящее алиби. А результаты судмедэкспертизы безошибочно указывали на Уильямса.

О’Брайен встал и прошелся по каюте. В углу маячил маленький цветной телевизор. Он работал, но звук был выключен.

– В том-то и дело! – неожиданно заявил О’Брайен.

– В каком смысле?

– Меня это смущало все расследование. Чарли Уильямс – сельский парень из Северной Каролины. Может, он и забил пару свиней на семейной ферме, но сейчас я просто не верю, что он убил Александрию Коул. Думаю, его подставили. Настоящий убийца – человек, который разбирается в судмедэкспертизе, настолько опытный, что заставил все следы указывать на Уильямса.

– Если так, что ты собираешься делать?

– Встречусь с отцом Каллаханом. Заберу письменное заявление Спеллинга, если он сможет написать бумагу, когда придет в себя.

– При условии, что он вообще придет в себя.

– Знаю. Я жду звонка отца Каллахана. Потом я позвоню в полицию Майами и скажу, чтобы они тихо взяли человека, названного в заявлении. Затем позвоню в офис губернатора. Он выдаст отсрочку исполнения приговора, и Чарли Уильямса отпустят. Мы отправим настоящего убийцу под суд, я прикончу бутылку ирландского виски и попытаюсь забыть, зачем я вообще когда-то пошел в полицию. Если я отправил в тюрьму не того человека… как, черт бы меня побрал, я смогу ему это возместить?

Дейв молчал, задумчиво глядя на О’Брайена.

Шон посмотрел в телевизор. На экране репортер стоял перед входом в Баптистскую больницу.

– Где звук?

– Вторая кнопка справа.

О’Брайен ткнул кнопку как раз вовремя, чтобы услышать репортера.

– Полиция пока не знает, кто смертельно ранил Сэма Спеллинга – человека, показания которого, по мнению прокуратуры, являлись ключевыми в делах об ограблении банка и наркоторговле бывшего партнера Спеллинга Ларри Киркмана и еще трех человек, вероятно, связанных с одной из криминальных семей Майами. Спеллинг пережил трехчасовую операцию, но умер в больнице от послеоперационных осложнений, вызванных, по заявлению официальных лиц, пулевым ранением в грудь. Теперь у полиции на руках свежее убийство и исключительно мало улик. С вами был Джереми Леви, «Ньюс элевен».

О’Брайен схватил мобильник и начал быстро нажимать на кнопки.

– Шон, куда ты так спешишь? Ты звонишь начальству этого репортера, он сказал что-то важное?

– Да, он кое-что сказал. Но я звоню не на телевидение, а отцу Каллахану.

– Почему?

– Потому что он должен был позвонить мне, когда Спеллинг пойдет на поправку или, по крайней мере, двинется в эту сторону.

– Похоже, Спеллинг двинулся в другую. Такое случается.

– Но почему Каллахан не позвонил? Меня это тревожит. Репортер сказал: Спеллинг умер в больнице после операции. Я хочу убедиться, что от пулевого ранения.

Детектив Дэн Грант, высокий и широкоплечий светлокожий афроамериканец, держал в руке пульт и целился им в телевизор. Второй детектив и пара полицейских в больничной приемной следили за новостями. Грант пролистал каналы и увидел, что этот сюжет повторяется на всех. Он повернулся ко второму детективу, невысокому жилистому мужчине.

– Будем надеяться, что у нас есть какое-то время. Будем держать полицейского у палаты Спеллинга.

* * *

Правая рука Сэма Спеллинга так сильно дрожала, что он сомневался, удастся ли закончить письмо. На тыльной стороне ладони виднелись символы IV. Хорошо, что он сразу начал писать печатными буквами. Добрая медсестра, которой оставалось всего пара месяцев до выхода на пенсию, дала ему большой линованный блокнот. Спеллинг хотел написать все на одном листе. После операции, после пробуждения от наркоза ему казалось, будто грудь сдавлена стальным зажимом. «Господи, ты вернул меня назад живым. Теперь моя очередь. Покончить с этой бумажкой для отца Джона».