– Да, мэтр.

– Вы не дрались на кулаках?

– Нет, мэтр. Клянусь Мадонной, – Арман покрепче сжал тяжелый кожаный том и заметил неуверенную улыбку Ларошпозье – похоже, что уловка удалась: тот лучше разбирался в настроениях учителя.

– Не поминайте имя Богоматери всуе, Шийу. А вам, Лансак, вместо диких скачек, подобно одержимому бесами, на перемене не помешало бы более тесное общение с книгой! – учитель повернулся и пошел в класс.

– Это надо же! – покрутил головой Ларошпозье. – Шевалье, вы хитроумны, как Улисс.

Он отвесил Арману шутливый поклон, но было ясно – его признали своим.

Дебурне насторожился, когда Арман громыхнул шахматами в коробке.

– Куда вы собрались на ночь глядя, мсье?

– Как будто ты не понял. Отправляюсь к Бутийе заниматься древнегреческим.

Клод Бутийе заулыбался, завидев на пороге Армана, и отложил растрепанное перо на край заваленного книгами стола, основательно изрезанного перочинными ножами и закапанного свечным воском и чернилами.

Кроме стола, меблировку комнаты с покрытыми черной плесенью углами и ледяным даже в августе каменным полом, составляли два тяжелых дубовых стула, на одном из которых коленями стоял хозяин, большой кожаный сундук с плоской крышкой и узкая кровать с бугристым тюфяком, крытая пунцовым дамастовым покрывалом, неуместно роскошным в этой спартанской обстановке.

Впрочем, круглолицый кудрявый Клод Бутийе нимало не напоминал спартанца – он не любил ни драк, ни споров. Хотя ему и в голову бы не пришло спорить с Арманом дю Плесси – и из-за почтения к его семье, делами которой уже много лет занимался его отец, Дени Бутийе, и из-за того, что Арман старше, храбрее и умнее.

Арман был ему защитой и опорой: и физической – за год учебы Клода никто даже не попытался поколотить – и умственной, помогая с уроками. С появлением Клода в Наваррском коллеже и для Армана кончились мучения, вызванные тоской по домашнему очагу: на совете двух семей было решено, что Арман будет проводить все воскресенья и праздники в доме Бутийе. Сюзанна дю Плесси жила в Париже первый год учебы Армана в Наварре, а затем вернулась в Пуату. Столичная жизнь была ей не по карману: слишком дорого стоило содержание Анри при дворе, трех дочерей в монастыре, учеба Альфонса в Сорбонне и Армана в Наварре.

– Арман… – просияли большие темные глаза Клода с длинными загнутыми ресницами. – А я опять завяз с древнегреческим. Кто только придумал, что им можно наслаждаться? «Через полгода изучения божественной латыни вам позволят насладиться древнегреческим, а через два года – ивритом», – передразнил он мэтра Лангре.

– В чем ты завяз на этот раз? – Арман склонился над плечом друга, заглядывая в исписанный лист. – «Однажды философ Диоген увидел маленький город, окруженный стеной со слишком большими воротами. «Опасайтесь, как бы ваш город не ушел от вас через ворота», – сказал Диоген». А ты что пишешь?

– А я перевел как «пришла беда – отворяй ворота»… – потупился Клод и принялся крутить пуговицу своего коричневого дублета.

– А c латынью у тебя что? Maximus – это «величайший», а ты переводишь как «Максим»?

– Величайший Максим, – закивал головой Клод и потянулся за пером, но оглянулся к двери, услышав шаги в коридоре.

Шаги приблизились, дверь рывком отошла от косяка, впустив Ларошпозье, который со стоном повалился на кровать.

– Что с тобой, Поль?

– Жрать хочу… – проскулил в подушку Ларошпозье и свернулся клубком, прижав ее к животу. Его тощие ноги с острыми коленками свесились с кровати – в последнее время Ларошпозье сильно вытянулся и постоянно ходил голодным. Хотя на третьем году обучения к одному яйцу и половине селедки, что составляли рацион младших классов, прибавили стакан разведенного водой вина и миску репы с унцией масла.

– Ничего нет, Поль, – Арман и Клод обменялись виноватыми взглядами. – Сами ждем каникул.

– Ни крошки? – Ларошпозье поднял полные надежды глаза. – Ни крупинки?

– Пустота, как у Лансака в голове, – хмыкнул Арман.

– Не напоминай мне о нем! – взвыл Ларошпозье. – Я проиграл ему свой сегодняшний обед! В кости!

– А почему не сказал нам? – всплеснул руками Клод. – Мы бы поделились.

– Мне было стыдно – кто же садится играть с Лансаком? – Ларошпозье уткнулся в подушку, оставив для обозрения лишь лохматый затылок.

– А у Тезара ты был? – спросил Клод, уже зная ответ.

– Мы же сами у него все сожрали, Альбер и рад бы поделиться, да нечем.

– Резюмирую: ни крошки и ни гроша. Боюсь, мы вынуждены капитулировать перед голодом, – Арман подошел к кровати и уселся рядом с Полем. – И просить-то не у кого: все домашнее съедено еще со среды. Придется тебе ждать до завтра.

– Я не доживу до завтра. Я сдохну от голода прямо сейчас! – застонал Ларошпозье и вцепился зубами в подушку. Тиковый уголок выглянул из батистовой наволочки и был тут же атакован. Взметнулись перья.

– Что ты творишь? – закричал Клод, бросаясь к кровати.

– Это была курица, – прорычал Ларошпозье сквозь перья, забившие рот. – Это пахнет курицей!

– Беда, – Арман повернулся спиной и уставился в окно, где круглощекая луна освещала длинные дымовые трубы и острые коньки Наварры. Двор, стена и часть улицы совершенно скрывались во тьме летней ночи. – Придется устроить вылазку.

Ларошпозье с надеждой посмотрел на друга, перестав жевать перья.

– Высекут, – втянул голову в плечи Бутийе.

– Если поймают, – кивнул головой Арман. – Меня больше заботит, где мы ночью найдем что-то съестное? Из Наварры мы выберемся, из квартала – нет. Разве что найдем прямо у коллежа ковригу хлеба или кружок колбасы.

– Арма-а-а-а-ан…– с кровати раздался стон. – Я сейчас и мокрицу бы съел.

– Я слышал, что у сапожника Рабле сдохла собака, – сообщил Бутийе, крутя пуговицу. – Я сегодня ходил к эконому за чернилами и видел сапожникову Жанну – она принесла новые башмаки и пожаловалась, что их пес внезапно умер.

– Это знак свыше, – Арман развернулся от окна и от его взгляда Клод почувствовал холодок в животе. – Навестим-ка мы сапожникову яблоню.

– Высекут, – зажмурился Клод. – Месяц будем из задницы прутья таскать.

– Подумаешь, не впервой. Вы со мной, шевалье? – вскинул бровь Арман.

– Конечно! – всплеснул тот руками.

– Мешок возьми.

Клод заметался по комнате в поисках мешка. Взгляд его упал на выпотрошенную подушку. Отобрав ее у голодающего, он снял наволочку, сложил вчетверо и сунул за пазуху, потуже затянув ремешок.

– Я с вами! – кинулся к ним Ларошпозье. – Втроем проще отбиться!