Алексеевна перешла к главному — к следствиям августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Она напомнила, что в ряде институтов Фрунзенского района «среди некоторой части научных работников были распространены реакционные взгляды вейсманизма-морганизма». По крайней мере в трех из них: Институте судебной психиатрии, в 1-м и 2-м медицинских институтах — ситуацию удалось «исправить». Сторонники вейсманизма лишились руководящих постов, а сторониики материализма получили моральную поддержку.

Общий вывод Фурцевой звучал оптимистично:

— Обсуждение решений сессии ВАСХНИЛ помогло институтам перестроить направление научной работы и укрепить состав научных учреждений передовыми советскими учеными — последователями мичуринской биологии[54].

Московский горком поддержал самокритичный настрой Екатерины Алексеевны, подтвердив, что райком не предъявлял требований к директорам и секретарям парторганизаций в части строгого соблюдения большевистского принципа подбора и изучения кадров, в результате чего на работу принимались случайные малоквалифицированные работники[55]. Можно понять его замечание и так, что идеологическую кампанию Фурцева проводила без «административного восторга». Что было серьезным недостатком тогда и может считаться большим достоинством сейчас.

Об итогах пленума МГК Фурцева доложила на собрании актива Фрунзенской районной парторганизации 27 сентября 1949 года. Однако в ответ на инициативу развязать широкое идеологическое наступление нашла довольно обтекаемые формулировки. Вместо прямого указания пресекать подрывную деятельности «безродных космополитов» и прочих прислужников мировой буржуазии Екатерина Алексеевна выдала привычные наставления:

— Мы должны будем отчитаться перед Московским [городским] комитетом и с честью выполнить [его] решения. Для этого необходимо, чтобы во всех партийных организациях вузов и научно-исследовательских институтов были разработаны детальные мероприятия по выполнению решений Пленума МГК ВКП(б), чтобы бюро райкома, весь аппарат райкома сейчас еще ближе занимались работой вузовских и научных учреждений, оказывая помощь в их работе, контролируя и направляя работу научных учреждений на выполнение исторических указаний вождя и учителя товарища Сталина[56].

Фурцева прекрасно понимала, что переусердствовать в критике нельзя во избежание обвинения в «головокружении от успехов».

Глава 3. Карьерный взлет

Активность на своем посту, а также личное знакомство с вождем имели для Фурцевой серьезные кадровые последствия. В январе 1950 года ее избрали вторым секретарем Московского городского комитета ВКП(б)[57], то есть она сделалась правой рукой Никиты Сергеевича Хрущева. Такие назначения подлежали согласованию с Центральным комитетом, и он (читай: Хозяин и его аппаратчики) кандидатуру поддержал.

Фурцева закреплялась на втором этаже партийной верхушки. По традиции первый секретарь МК и МГК был не только «хозяином столицы», но и членом Политбюро ЦК. Вопросы, находившиеся в компетенции последнего, имели для первого секретаря МК и МГК первостепенное значение. На втором секретаре сосредоточивалось решение текущих вопросов, связанных с реализацией планов: организацией строительства, промышленного и социального развития.

Екатерина Фурцева получила небывало высокий для женщины пост. При Ленине такое было вполне возможно (Елена Стасова, Александра Коллонтай), Сталин же «баб» на руководящей работе не жаловал. И доверие приходилось оправдывать. Фурцева не избежала участия в травле Георгия Михайловича Попова, некогда способствовавшего ее головокружительной карьере, а теперь впавшего в немилость. По иронии судьбы вместе с Поповым потерял работу и будущий муж Фурцевой — Николай Павлович Фирюбин[58]. Не соглашусь с мнением Леонида Млечина, что Георгий Михайлович был «самодуром»[59]. По крайней мере, в бытность свою «хозяином столицы» для Москвы он сделал очень много.

Вынужденный покаяться в несуществующих грехах, Георгий Михайлович был Сталиным «помилован». Однако по мере осуждения, самобичевания и падения Попов вынужден был услышать обвинения во всех смертных грехах ото всех, кто был ему обязан. Обелять Екатерину Алексеевну не следует, однако не стоит и строго порицать: таковы традиции сталинской эпохи. Если бы Фурцева отказалась, это имело бы самые печальные последствия и для самого Попова, и для нее лично, и для всей столичной парторганизации.

Никиту Хрущева «на Москву» посадили не в первый раз. Он возглавил обком партии, стоявший выше горкома, которым руководил Иван Иванович Румянцев. Екатерина Алексеевна на новом посту продолжила формирование своей команды. Именно в Московском городском комитете она приметила секретаря по пропаганде и агитации Николая Николаевича Данилова. Впоследствии он станет (правда, ненадолго) заместителем Фурцевой в Министерстве культуры СССР.

Индикатором карьерного роста Екатерины Алексеевны можно считать ее выступление на XIX (последнем для Сталина) съезде ВКП(б) — КПСС. Впервые она поднялась на трибуну верховного органа партии на утренном заседании съезда 10 октября 1952 года. Выступать второму секретарю Московского горкома партии пришлось в достаточно сложных условиях. Георгий Маленков, сделавший отчетный доклад ЦК, который лично отредактировал вождь народов, раскритиковал Московскую парторганизацию за недостаточное внимание к идеологической работе.

— Там, где ослабевает внимание к вопросам идеологии, создается благоприятная почва для оживления враждебных нам взглядов и представлений, — подчеркнул Георгий Максимилианович.

Как водится, покаяние и обязательство исправиться Фурцева оставила на потом. Начала она по традиции со славословия партии и ее вождям.

— Товарищи! В отчетном докладе Центрального Комитета партии т. Маленков подвел итоги исторических побед, достигнутых нашим народом под руководством Коммунистической партии, под мудрым водительством нашего вождя и учителя товарища Сталина, — заявила Фурцева под аплодисменты собравшихся.

Поскольку в повестке дня стояло воплощение идей товарища Сталина из его труда «Экономические проблемы социализма в СССР», сосредоточить внимание следовало именно на нем, а не на маленковской критике.

— …замечательный образец творческого марксизма, выдающийся вклад в идейную сокровищницу марксистско-ленинской науки — вооружает партию и советский народ на дальнейшую борьбу за строительство коммунизма.

А. С. Щербаков, Г. М. Попов и другие руководители Москвы. 6 ноября 1941 г. [ЦГА Москвы]

Нашлось в ее выступении достойное место и для упоминания патрона, Никиты Сергеевича:

— За период с XVIII съезда накоплен большой опыт в области партийного строительства. Тов. Хрущев в своем докладе убедительно обосновал необходимость отразить этот опыт партии в ее Уставе, внести в Устав соответствующие дополнения и изменения.

После этого Фурцева перешла к конкретике, а именно к состоянию Московской городской парторганизации и ее делам. Она прекрасно усвоила правило: с середины тридцатых годов любой истинный большевик должен горой стоять за «критику» и, главное, «самокритику». И она решительно доложила, что среди московских коммунистов уровень того и другого повысился. Правда, не везде: там, где этого не произошло, имеют место крупные упущения и промахи. Зная о ненависти Хозяина к «матушке-волоките», Фурцева обрушилась на бюрократизм в советских министерствах: так, в Министерство рыбной промышленности СССР в 1949 году в среднем за день поступало 178 писем и телеграмм, а в 1952 году — 1114, то есть в шесть раз больше. Досталось и министру речного флота СССР, которому «понадобилось 30 дней бесплодной переписки, в то время как вопрос можно было решить в течение нескольких минут».

Затем настал черед научных работников, которые в целом не отличались (да и сейчас не отличаются) особой сознательностью. А они