Центральный комитет предложил (то есть наказал) ознакомить со своим письмом и с рассылаемыми материалами членов обкомов и крайкомов ВКП(б), членов ЦК компартий союзных республик, членов горкомов и райкомов, а также ознакомить с письмом и обсудить его в парторганизациях министерств СССР, центральных ведомств, высших учебных заведений, академий и научно-исследовательских институтов[43].

Иными словами, от партийных работников требовалось воспитание советской интеллигенции в духе противодействия проискам иностранных разведок. Работа закипела. В июне 1948 года Фурцева собрала расширенный пленум райкома с участием представителей научных учреждений для обсуждения вопроса «О работе партийных организаций научных учреждений и вузов района по осуществлению указаний товарища Сталина о дальнейшем развитии науки». Екатерина Алексеевна сообщила, что райком партии несколько раз обсуждал на пленумах и заседаниях бюро вопросы идеологической работы, заслушивал отчеты секретарей партийных организаций ряда институтов. И выявил слабую постановку идейно-политического воспитания научных сотрудников и недостаточное развертывание критики и самокритики.

Особенно крупные ошибки обнаружились в Институте организации здравоохранения и истории медицины, где коммунисты своевременно не разоблачили космополитических взглядов бывшего замдиректора по науке профессора Ильи Давыдовича Страшуна[44]. В результате прозвучавшей критики известный гигиенист, член Академии медицинских наук СССР был уволен по обвинению в «эстетствующем космополитизме», «буржуазном объективизме» и прочих грехах, после чего надолго остался без работы и даже попал в психиатрическую клинику. (После «реабилитации» он вновь занялся наукой.)

Если и прав Олег Табаков, считавший, что для Екатерины Алексеевны национальность никакого значения не имела[45], официальный курс сталинского руководства на борьбу с «безродными космополитами» она дисциплинированно поняла, приняла и начала проводить соответствующие директивы как свои собственные. Причем, по язвительной оценке Эдварда Радзинского, Фурцева была прогрессивным сталинским руководителем, за которым «прогресс не поспевал».

С 31 июля по 7 августа 1948 года в Москве проходила печально знаменитая августовская сессия ВАСХНИЛ — Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, на которой «лысенковцы» громили «мичуринцев».

Будучи первым секретарем Фрунзенского райкома, Фурцева, как водится, в полном объеме поучаствовала и в этой кампании, подхватив знамя борьбы за приоритет советской науки и разоблачения «реакционных теорий, космополитизма и низкопоклонства перед буржуазной наукой».

Во Фрунзенском районе действовали тогда 30 научно-исследовательских институтов, из них 17 медицинских, 9 технических, 4 гуманитарных. В них трудились 1840 научных сотрудников, в том числе 24 действительных члена и члена-корреспондента Академии наук СССР и отраслевых академий. Тридцать семь ученых были удостоены Сталинских премий, 19 носили почетное звание «заслуженный деятель науки». Наука действительно шла вперед, и партия должна была возглавить это движение.

На уровне райкома это означало проверять исполнение идеологических предписаний и указаний. Так, 18 марта 1949 года бюро Фрунзенского райкома заслушало доклад секретаря партбюро НИИ судебной психиатрии имени Сербского товарища Калашника. Влияние парторганизации на научную работу было признано недостаточным, и через полгода парторг вновь отчитался перед Фурцевой со товарищи: «…коллектив научных сотрудников почувствовал острую критику, которая была развернута по инициативе парторганизации. В результате этого дисциплина резко повысилась, повысился авторитет парторганизации и партбюро. На одном из заседаний подвергся острой критике учебник, подготовленный к печати, по судебной психиатрии, в результате чего автор учебника получил очень ценные замечания»[46].

Аналогичные недостатки, отсутствие «критики и самокритики» выявили и в других институтах: биохимии, юридических наук, 1-м медицинском. Своеобразным итогом бурной партийной активности на научном поле стала статья Екатерины Фурцевой «Партийное руководство научными учреждениями», опубликованная 3 августа 1949 года не где-нибудь, а в «Правде»[47]. В «облысении», как шутили Юрий Жданов со товарищи, биологической науки Фурцева и другие сторонники почтенного Трофима Денисовича доходили до абсурда. Одного сторонника Николая Вавилова Екатерина Алексеевна «припечатала» такой характеристикой:

— Он не может работать в школе. Он, наверное, вейсманист, так как не посещает ни одного политического кружка[48].

В период с 15 по 26 августа парторганизации институтов одна за другой направляли Фурцевой документы и справки о «достижении коренного перелома в идейно-политической работе» по итогам «борьбы с буржуазным космополитизмом в различных областях идеологической действительности»[49]. К счастью, на этой ниве отличились парторганизации далеко не всех институтов, а следовательно, не везде шли пропесочивания и чистки. Судя по пометам на документах, Екатерина Алексеевна не настаивала на серьезных оргвыводах, то есть эскалация социальной напряженности в ее планы не входила.

Публичные порки, однако, оставались обязательной частью ритуала. Фурцева настояла на освобождении от занимаемых должностей трех руководителей лабораторий и двенадцати работников НИИ угольной промышленности ввиду недостаточной квалификации. Оно еще куда ни шло, когда бы Екатерина Алексеевна не добавила: «Партийная организация разоблачила и исключила из рядов ВКП(б) некоего Тищенко, в прошлом активного участника троцкистской оппозиции. Скрыв свое исключение из партии за принадлежность к троцкизму, Тищенко обманным путем снова вступил в партию»[50]. Судя по всему, это был очередной липовый троцкист, поскольку настоящих, махровых, разыскать на свободе давно было нереально.

На пленуме Московского городского комитета ВКП(б), состоявшемся 6–7 сентября 1949 года, Фурцева выступила с отчетным докладом «О руководстве парторганизациями научно-исследов[ательских] институтов». После обычных заявлений и славословий она перешла к конкретике. Первым досталось Институту биохимии за книгу Дмитрия Леонидовича Рубинштейна «Общая физиология», где обнаружилось некритическое использование работ буржуазных авторов, а значение Сеченова и Павлова полностью игнорировалось. Проверка показала, что некоторые лаборатории занимались теоретическими исследованиями, не связанными с важнейшими проблемами современной медицинской практики[51]. И все из-за того, что коммунисты терпимо относились к неправильному направлению в работе бывшего (!) директора института Парнаса, который насаждал отрыв теории от практики.

Закончив с Институтом биохимии, Фурцева перешла к критике Института юридических наук. Там партийная организация вскрыла грубые политические ошибки в работах профессоров Ошеровича, Шифмана, Гурвича, но не сделала выводов: двое из названных продолжительное время не только руководили секторами, но и находились в составе партбюро института.

Затем шквальный огонь Фурцева открыла по Институту организации здравоохранения и истории медицины. Если на первом этапе «проработки» под раздачу попал только Страшун, то теперь массированной атаке подверглись и другие кадры института. Как выяснилось, попытки отдельных членов партии критиковать недостатки подавлялись бывшим секретарем партбюро института Гроссманом и другими членами партбюро — Дворкиным, Гашуниным. Запущенность и низкий уровень партийно-политической работы, отсутствие творческого обсуждения научных вопросов, нежелание прислушиваться к голосу работников привели к серьезным ошибкам в работе партийной организации этого института, резюмировала Екатерина Алексеевна[52].

Как полагалось, Фурцева явила товарищам образец самокритики:

— Районный комитет партии не изучил и глубоко не вник в работу этой парторганизации. Работники райкома неоднократно бывали в институте, присутствовали на партсобраниях, но мало общались с коммунистами. Это привело к тому, что райком просмотрел и своевременно не вскрыл крупных недостатков в работе парторганизации института и не укрепил п[арт]руков[одст]во[53].

Наконец, Екатерина