Ольга вдруг остановилась и, убедившись, что Бригадирша ужескрылась за поворотом коридора и свидетелей нет, вернулась к картине. Прекраснознала о себе, что строптивости и решительности в характере хоть отбавляй, вот итеперь не выдержала…

Покойный император, бледный, как стена, медленно повернул кней узкое лицо, недружелюбно сверкнул глазами, переместил руку – иначе, чем впрошлый раз, сделав совершенно другой жест – столь же непонятный, впрочем, каки в первый раз.

Но теперь ей уже не было страшно, скорее – весело.

– И это все, на что вы способны, вашевеличество? – спросила Ольга полушепотом. – Пугать девушек со стены?А ведь вы, говорят, были лихим полководцем и предприимчивым любовником, во чтоже вы превратились – пыльное, обветшалое пугало…

Она осеклась, отступила на шаг – во мгновение ока что-то произошло,и покойный император стоял теперь перед ней. Как и писали историки, он оказалсянизкорослым, ниже Ольги чуть ли не на голову – но глаза жгли, словно двауголька, лицо было настолько холодным и властным, что она невольно сталаотступать к стене, а он надвигался, мертвенно-бледный, плотно сжавший губы,выглядевший совершенно реальным, на белом камзоле алели кровавые пятна в техместах, куда угодила картечь, то ли ей казалось, то ли и в самом деле потянулопромозглым холодком…

А потом отступать стало некуда, и Ольга уперлась спиной врезную деревянную панель. Вполне осязаемые холодные пальцы больно стиснули ееподбородок и принудили опустить голову, так что они теперь смотрели Друг другув глаза.

– Вы мне напоминаете нахального и бесцеремонного щенка,мадемуазель, – отрывисто произнес мертвый император. – Ваше счастье,что с вами мы не ссорились…

– А что вам сделала старуха? – запальчиво спросилаОльга, твердо решив не поддаваться страхам. – Двадцать лет… да нет,наверняка больше, грозите ей со стены…

Холодом от ее странного собеседника и в самом деле веяло –но не ощущалось запахов разложения, тлена, о которых так любят упоминатьрассказчики страшных историй. Это и понятно, в некотором смятении чувствподумала Ольга, он же вовсе не покойник, выбравшийся из могилы, очень уж далекоотсюда похоронен, тут что-то другое…

– Старуха? – Бледный император улыбнулся уголкомузкого рта. – Милая моя, тридцать с лишним лет назад это была никак нестаруха, скорее уж пожилая чертовка с самыми неожиданными мыслями и идеями…Короче говоря, это старые дела, и касаются они лишь тех, кто в них был замешан…Вы действительно не боитесь? В такой ситуации с вами всякое может приключиться…

– Не пугайте, – сказала Ольга, собрав всюотвагу. – Если бы вы могли мне что-то сделать, давно бы сделали. А вытолько грозите с полотна… Кстати, почему мне? Я-то вас ничем не обидела, менявообще не было на свете, когда…

Его лицо вдруг изменилось – словно бы он пытался выйти изсозданного художником образа – задергалось в странной гримасе, как будто накрепкосшитое нитками, которые теперь он движениями мускулов пытался порвать. И этобыло довольно жутко.

– Эжени, – сказал вдруг Бонапарт. – Ты менясовершенно не помнишь? Нисколько? Это неправильно, Эжени, я никогда не верилвсем этим глупостям… Это же ты…

Он придвинулся вплотную, схватил Ольгу за плечи,бесцеремонно притягивая к себе, воздух стал по-настоящему морозным, так чтопоказалось, будто вокруг мечется вихрь снежинок. Ледяные губы коснулись еещеки, волос, губ.

Ольга отчаянно вырывалась, совершенно так, как если бы имеладело с живым бесцеремонным наглецом, распустившим руки под влияниемгорячительных напитков и законченного беспутства.

– Ступайте вы… откуда пришли! – вскрикнула онаотчаянно, вздрагивая от пронизывающего холода и ледяных прикосновений. –Да воскреснет Бог и расточатся… Никакая я не Эжени, понятно вам? С чего вывзяли? Пустите!

Внизу громко хлопнула дверь, послышались уверенные, веселыеголоса – это общество возвратилось с балета. В следующий миг произошло нечтонепонятное, больше всего похожее на порыв ветра, пронизанного несущимисяснежинками и россыпью искр, – и Ольга обнаружила, что осталась всовершеннейшем одиночестве. Если только рядом с ней и в самом деле кто-то былсовсем недавно. Пламя многочисленных свечей слегка подрагивало – но это можнобыло приписать и ветерку, ворвавшемуся в парадную дверь следом за хозяином игостями. В коридоре было пусто, и, насколько Ольга могла разглядеть с тогоместа, где так и стояла, прижавшись к стене, на картине все обстоялопо-прежнему: император указывал цепенеющей рукой куда-то в пространство, асподвижники стояли в прежних позах.

Не было особенного страха, разве что досада: знакомый иуютный дом вдруг повернулся к ней неожиданной стороной. Пытаясь перевести дух ивсе еще чувствуя пронизывающий холод – что, конечно же, былосамовнушением, – она подумала, что в жизни не слышала ничего касаемооживающей картины даже от самых болтливых дворовых, любивших почесать язык овыдуманных ими самими привидениях. Как расценить этакие новшества, непонятно.Бригадирша должна знать, как никто другой, следовало бы с ней поговорить, онаобожает повествовать о старых временах… вот только, как выяснилось, кое о чемстарательно умалчивает…

Шаги и голоса приближались, и Ольга на цыпочках скользнула вкоридор, ведущий к ее комнате, – как-никак ей сейчас полагалосьнедомогать, и не было никакого желания встречаться с важным гостем, несмотрядаже на присутствие в его свите интересных кавалеров.

Как и следовало ожидать, Дуняша не спала, сидела в своейкомнатке, но это бдение, есть такие подозрения, было вызвано не ревностью кслужбе, а любопытством. Ну да, она так и кинулась навстречу:

– Как там было, барышня?

– Как и следовало ожидать, – сказала Ольга усталои прошла в свою комнату, где на столике мерцала одинокая свеча в оловянноманглийском подсвечнике.

Вынула пистолет из-за ремня, положила его на столик, упала вкресло и вытянула ноги. Дуняша проворно присела на корточки и взялась заголенище.

– Оставь пока, – отмахнулась Ольга. – Иди к себе,я немного отдохну.

– Барышня…

Глаза верной горничной были красивые и глуповатые, горевшиетем самым неодолимым любопытством, которое сгубило праматерь человечества.Ольга прикрикнула:

– Ступай к себе, говорю! Потом позову.

Подействовало. Дуняша вышла с превеликой неохотой, тихонькопритворила за собой дверь. Ольга откинула голову на обитую старинным штофомспинку кресла, прикрыла глаза.

Сейчас ее не занимало даже неожиданное сошествие с картиныпокойного французского императора – мало ли какой чертовщины не случается вжизни, владения князя Вязинского отнюдь не исключение…

Разочарование от гадания было настолько сильным, что слезыготовы были брызнуть из глаз, и она старательно сдерживалась, собрав в кулаквесь свой характер, отнюдь не мягкий и вовсе не напоминавший натуру тех томныхсозданий, о которых так слезливо писывал господин Карамзин.