как-то вечером за чашкой кофе профессор ФКПИ Ух Перекидник заметил: “Уже сам факт существования подвижников предполагает возможность возникновения неподвижников. Жителей страны, которым испокон веков свойственны неподвижность и безразличие ко всему, кроме “Горькой полыни”, вряд ли кому удастся вывести из их привычного состояния, ибо, очевидно, то духовное равновесие, в котором они завязли, настолько же непознаваемо, как и понятие “работа”. Пока новоиспеченный повелитель Хитер Смитер, одолеваемый идеей Возрождения, рассуждает о работе, никто из хламов не может понять, что это такое. И сам я удивляюсь, выговаривая слово “работа”, как будто кто-то невидимый дергает меня за нити, и рот мой открывается и закрывается в такт: работа, работа”, – рассуждал далее профессор, смакуя кофе.

Первым неподвижником стал все тот же Смок Калывок, объявившийся в Хламии так же таинственно, как и прежде. Он опустился перед трибуной Хитера Смитера на белом воздушном шаре с каким-то ослепительно блестящим предметом на левом плече. Опустившись, Смок соскочил с сундука, прикрепленного к шару, стряхнул пыль с полувоенного френча и строевым шагом прошел к трибуне. И тогда все увидели, что на его плече поблескивает огромный стальной веник. Один только Хитер Смитер, казалось, не замечает этого. “Фундамент моей программы”, – продолжал он, – “избавить страну от равнодушных и неподвижных! Ни минуты покоя! Никакой инертности и пассивности!” И только когда Смок Калывок влез на трибуну и стал рядом с ним, Хитер Смитер повернул голову и смерил соперника суровым уничтожающим взглядом. Так, недовольно переглядываясь, они простояли на трибуне достаточно долгое время. И присутствующим на Площади стало совершенно ясно, что они похожи друг на друга, как близнецы. Разница была разве что в стальном венике да еще в том, что на Хитере Смитере был черный камзол, а на Смоке Калывоке – полувоенный френч. Кроме того, на лице Хитера Смитера блестели черные очки, когда-то принадлежавшие Смоку Калывоку, а Смок Калывок, естественно, был без них, в связи с чем беспрерывно щурил глаза. Однако сами соперники, казалось, не замечали своего необычайного сходства.

– Вода должна быть мокрой! Хлам обязан быть неподвижным! – наконец выкрикнул Смок Калывок и, полюбовавшись произведенным эффектом, добавил: Основа моей программы – сохранить наши ряды в целости и сохранности! Мое кредо – неподвижность и самоуглубленность! – и в доказательство своих слов Смок с треском разорвал френч у себя на груди, так что позолоченные пуговицы посыпались под ноги и без того ошеломленных хламов.

– Не считайте это пустой похвальбой! Если надо будет пойти на все, мы, неподвижники, пойдем на все! – закончил он после эффектно выдержанной паузы и переложил веник с левого на правое плечо.

В этот же день по всей стране прокатилась волна митингов и демонстраций, во время которых, после разрывания сорочек, была сформулирована Первая программа неподвижников.

В ночь после прилета Смока Калывока и массового разрывания сорочек началась страшная гроза: с треском лопались громовые раскаты, вспыхивали зигзаги молний, выхватывая на мгновение из чернильной темноты белые лица переполошившихся хламов, в ужасе вжимающихся в свои постели. Иностранец Шампанский в одном нижнем белье соскочил с кровати и стал запихивать вещи в чемоданы.

Гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. И все услышали, как тонко зазвенели стекла и фарфоровая посуда. Со стен посыпались куски штукатурки. Дико заверещали женщины и, схватив на руки детей, кинулись вон из дома. Земля заходила ходуном, и над всем раздавался таинственно-зловещий скрежет – это двигались в пазах бревна Высокого квадратного забора. По счастью, все это продолжалось недолго, всего несколько минут. Правда, ужас, охвативший хламов, был настолько велик, что они еще долго не решались разойтись по домам, где в беспорядке валялись брошенные на произвол судьбы вещи.

Поутру между бревен Высокого квадратного забора была обнаружена длинная узкая щель, вьющаяся по всему периметру и образующая таинственные, похожие на кабалистические, знаки. В глубине щели можно было увидеть полупрозрачную густую жидкость, которая, однако, не находилась в состоянии покоя, а беспрерывно пульсировала. Что это было – выяснить никому не удалось. Но самое удивительное заключалось в том, что с краев трещины сочилось желтоватое водянистое месиво, и спустя некоторое время возле забора образовались светло-желтые лужицы с приятным запахом “Горькой полыни”. Наиболее смелые хламы, отважившиеся попробовать месиво на вкус, вскоре стали какими-то не такими: они то беспричинно хохотали, то начинали плакать навзрыд, пытаясь протиснуться в узкую щель в Высоком квадратном заборе. (Многие из них впоследствии покончили жизнь самоубийством).

Естественно, что подвижники с сиреневыми платками, завязанными вокруг шеи, сразу возненавидели неподвижников в сорочках, наспех заштопанных цветными нитками. И хотя неизвестно, кто из них в кого первым запустил непогашенной сигаретой, очевидно, однако, что привычка швыряться горящими окурками возникла из взаимной вражды. Вскоре никто уже не удивлялся, встретив подвижника или неподвижника с опаленными волосами или пластырем под глазом. И только писатель Свинтарей, вышедший впервые после возвращения со строительства канала прогуляться по проспекту Моралистов-Эквилибристов, не переставал удивляться. Он наблюдал, с какой ловкостью заклятые враги забрасывают друг друга окурками, слушал их ожесточенную перебранку, нечто вроде: “Самый лучший неподвижник – это покойник!” или “Когда твой дом будет гореть – хорошо бы руки погреть!” – и с тоской думал, что и одной искры достаточно, чтобы спалить всю Хламию вместе с хламами. Лицо бывшего народного писателя кривилось от сильной душевной боли, но никто из спорящих не замечал ни его самого, ни скорбного выражения его лица.

В ту ночь Свинтарей оказался около не закопанного еще канала, где когда-то шумели деревья Нескучного сада. Он присел на груду земли, которую, возможно, вытаскивал из канала собственными руками, и жадно вдохнул влажный, пропитанный запахом гниющей древесины воздух. Потом закинул голову и стал созерцать бесчисленные раскиданные по темно-синему квадрату неба звезды. Он, Свинтарей, был для них лишь мельчайшей теплой пылинкой, и им было все равно, кто он: мусорщик, народный писатель, подвижник, неподвижник или сам правитель Хламии… Красные звезды, белые, одинокие и двойные, гиганты и карлики… Свинтарей смежил веки, и перед ним возникли спиральные галактики, что с невероятной скоростью разлетаются в космосе, малиновые облака крабовидных туманностей, загадочные сверхплотные капли материи, от которых родятся Вселенные, и опасные черные дыры, вырваться из которых невозможно. Он представил себе вечность в виде бесконечно длинного Высокого квадратного забора, один конец которого начинается в Хламии, а другой исчезает в черном бархате ночного неба. В бездонный колодец этот можно войти, но вернуться оттуда нельзя, и никому не дано узнать, где ты и что с тобою.

Свинтарей огляделся: в кромешной темени летали, как светлячки, синие и желтые вспышки – это подвижники и неподвижники все еще забрасывали друг друга горящими окурками. И ему стало казаться, что одна из опасных черных дыр следит с высоты за бурым пятном на голубой планете, – пятном, окруженным не таким уж и Высоким квадратным забором.