Мила посадила его на диван возле боковой стены и предложила чаю. Он внимательно рассмотрел обстановку. Девушка суетилась возле стола у стены прямо напротив дивана, где он сидел. Рядом с этим столом стоял оцинкованный умывальник с раковиной, почти в самом углу, у выхода. Сбоку, через дырочки тюля, можно было наблюдать сад.

Палашов поднялся и подошёл к рукомойнику. Возле рукомойника над столом висело зеркало такого размера, что в нём можно было увидеть голову и плечи. Под зеркалом находилась полка со всякими расчёсками и резинками для волос. Из одной щётки торчали светлые Милины волосы, из другой — тёмно-русые. Взял кусочек душистого мыла и начал намыливать руки, оглядывая предметы, стоящие на раковине. В стаканчике были две зубные щетки: одна новенькая, а другая какая-то замызганная. Рядом — мыльница, губка и средство для мытья посуды, чистящий порошок. Раковина была вычищена.

— А ведь твоей мамы нет дома, — сказал Евгений Фёдорович Миле, мешающей ложечкой чай.

Звон в чашке на секунду прервался. Она заговорила, не глядя на стоящего рядом мужчину:

— Это правда. Она сейчас в Москве. Нас соседи затопили. Обнаружилось, когда мы приезжали на пару дней. Там теперь так противно, в нашей квартире, сыро. И я там не могу находиться. А ремонт-то надо делать. Вот мама и пытается получить страховку и сделать ремонт. Ну, вы знаете, как у нас в стране. Хорошо ещё, у неё сейчас отпуск. Ещё не кончился. Хотя, наверно, отдохнуть больше не придётся. Этот потоп… Да вы садитесь за стол.

Мила указала в середину террасы, где стоял круглый стол под бежевой скатертью, а вокруг — светлые деревянные стулья. Палашов покорно уселся за стол и принял зелёную чашку горячего крепкого чая. Девушка села напротив, спиною к окну.

— Нет, но ты можешь объяснить мне одну вещь? Если ты одна, зачем ты пустила в дом незнакомого взрослого мужика? М?

— Но вы же не мужик, вы — следователь.

— Хм! Интересное утверждение… Ну, что ж. А разве мама не учила тебя не разговаривать с незнакомцами? Ты ведь не знала, что я следователь, когда заговорила со мной.

— Вы мне будете нотации читать? Не забывайте, что здесь деревня!

— Деревня, где убивают пацанов и куда запросто могут попасть любые проходимцы, да ещё и прямо к одинокой девчонке в дом.

Глаза её заблестели слезами, и она еле выдавила:

— А если одна я всё время думаю о нём, и плачу… плачу? Господи, я не понимаю, как можно убить человека? Зачем измываться над ним?

Она вскочила из-за стола и отошла к окну. Теперь он видел только её спину. Сзади фигура в чёрном сарафане в ореоле уличного света казалась особенно изящной. Через минуту она заговорила, сдерживая рыдания:

— Разве вы… хпл… вы… никого не теряли… кого вы любите? Хм…

Ему стало жаль её и жаль, что вообще затеял этот нравоучительный разговор. Он встал, подошёл к ней, положил руки на подрагивающие плечи, показавшиеся ему маленькими и слабыми.

— Ну, тише… тише… Мои мама и папа разбились в автокатастрофе, а я был таким же юным, как Ваня Себров. Мама была чудесной женщиной… Грудь болела, горела так, словно сердце разодрали на куски. И невозможно к этому привыкнуть.

Она освободилась и повернула к нему мокрое опухшее лицо, какое-то по-детски наивное.

— Простите меня, — прошептала она.

— Обещай мне, милое дитя, больше никогда не пускать в дом незнакомца!

— Ничего я вам не обещаю. Да и кто вы такой, чтобы обещать вам? Мужик, неуверенный в своей честности? — Она, вытирая слёзы, поглядела на него с любопытством. — Вы ведь не уверены в своей честности?

— Милое дитя оказалось очень упрямым! Вообще-то, я — следователь, находящийся при исполнении служебных обязанностей. И у меня совершенно нет времени пререкаться. Расскажи, пожалуйста, что ты знаешь об убийстве Вани.

Из груди девушки вырвался вопль рыдания. Она снова отвернулась и стояла спиной, изо всех сил пытаясь успокоиться, чтобы произнести что-нибудь членораздельное. Он терпеливо ждал, на этот раз не вмешиваясь. Наконец, она повернулась к Палашову лицом. Две блестящие дорожки пробороздили бледные щёки. Но она словно забыла о слезах и, не вытирая их, заговорила напряжённым звенящим голосом:

— Я была там. Я всё видела и всё знаю. Просто находка для вас.

Следователь внимательно смотрел на неё, пытаясь понять, как она в таком положении умудряется издеваться над ним. Пришло время нарушить молчание, так как девушка тоже притихла.

— Понятно, — сказал он словно самому себе, — находка, значит.

И отправился в комнату, отведённую ему для ночлега, чтобы взять блокнот и ручку. Вернувшись, он встал напротив Милы и приготовился записывать.

— Твоё полное имя, — сказал он строго.

— Как, дядя Жень, ты забыл? Кирюшина Мила Олеговна.

Он продолжал, не обращая внимания на насмешку.

— Что, не Людмила?

— Нет. Просто Милой родители придумали назвать.

— Сколько полных лет?

— Восемнадцать.

— Большая уже девочка-то!

Слёзы потихоньку подсыхали на щеках большой девочки, стягивая кожу.

— Перечисли, пожалуйста, всех, кто присутствовал или что-либо мог видеть той ночью. Если возможно, с указанием возраста.

— Был Ванечка. Вы о нём, наверное, всё знаете.

— Знаю, но не всё. Продолжай, пожалуйста.

— Ещё Глухов. О нём вы тоже должны быть в курсе.

— Дальше.

— Рысев Алексей… э… Владимирович. Ему девятнадцать.

— Он что делал?

— Бил Ванечку, толкал. Занимался, сами знаете чем, с Дашкой Журавлёвой. И схватил этот проклятый нож, когда за Ваней погнался.

Палашов дописал имя и взглянул на Милу. Девушка не сводила с него пристальных глаз. Она, видимо, ждала вопроса.

— Сколько лет Журавлёвой?

— Семнадцать. Она подначивала парней. Подзадоривала избивать Ванечку. Стерва!

Милу трясло от негодования.

— Кто ещё был?

— Певунов Денис. Отчества не знаю. Он мой ровесник. Здоровый как лось, а навалился на Ваньку. Кулачищем одним мог его прибить.

— Он с кем был в половых сношениях?

— С Ивановой Евгенией Петровной шестнадцати лет.

— Тёзкой, — нахмурился Евгений Фёдорович. — Она чего натворила?