Они ежегодно избирали из своей среды двух префектов, нескольких ассистентов и секретарей с приятной внешностью и бархатными голосами. Им вручалась особая книга – «Album», с которой спудеи[11] обходили киевских граждан и жителей окрестных сел и где регистрировались все пожертвования. Но народ не очень убеждали ангельские голосочки просящих, потому как все хорошо знали, что собой представляет лихое и бесшабашное бурсацкое племя. Иногда их не пускали даже на порог, поэтому улов префектов был очень скудным, и его едва хватало на письменные принадлежности.

Летом бурсакам приходилось наниматься прислужниками, сторожить, батрачить, пасти лошадей. Спудеи, как правило, имели хорошие голоса и иногда получали небольшие деньги за участие в митрополичьем хоре, за чтение псалмов, «утешительных речей» над покойным, стихов для знатных лиц, за составление панегириков. На праздники, особенно Рождество и Пасху, бурсаки ходили по городу с колядками, кантатами, вертепами и поздравительными песнями. А кое-кто, совсем отчаявшись, стоял на паперти и просил милостыню.

На время летних каникул некоторые спудеи получали паспорт и шли на «репетиции» по городам и весям, чтобы собрать средства на следующий учебный год. Путешествовали они два-три месяца, а то и год. Ходили небольшими группами, имели вертепы, заготовки для поздравительных речей, ноты, пели в церквях, на различных торжествах, отпевали покойников. Некоторым удавалось устроиться домашними учителями, писарями. Иногда им везло, и они возвращались в коллегиум с лошадью, которая везла заработанный странствующими дьяками, как их называли, скарб. Потом они могли какое-то время спокойно продолжать обучение.

Наиболее надежным способом добывания необходимых средств были «кондиции» – право учить детей в зажиточных киевских семьях или натаскивать богатых спудеев, которые не успевали. Но «кондиции» предоставлялись лишь лучшим студентам – богословам и философам. За это бурсаки имели «решпект» – плату едой, а иногда и квартиру от своих подопечных. Увы, в учебе Тимко не блистал, поэтому ему приходилось влачить жалкое существование вместе с основной массой бурсаков.

Бедность заставляла спудеев даже воровать. Подольская площадь всегда привлекала бурсаков. Предусмотрительные торговки семечками, арбузами, фруктами наперебой предлагали голодной братии свой товар, лишь бы они оставили их в покое. Бурсаки рыскали по улицам Киева, заставляя горожан быть осторожными. Торговки, сидевшие в палатках на базаре, закрывали руками пироги, бублики и прочую сдобу, как наседки своих цыплят, едва завидев идущего мимо бурсака. Но это мало помогало. Спудеи знали тысячу способов обвести продавцов вокруг пальца, и ничего с этим поделать было невозможно.

Раз в две недели бурсаков водили в баню. Обычно это происходило ранним утром, когда только начинал брезжить рассвет и горожане досматривали последние сны. Начальство коллегиума просто боялось показывать при свете дня своих подопечных во всей красе. Грязные, оборванные, в разнородной одежде, бурсаки шли по городу с разбойничьим свистом и хохотом. Путь процессии был отмечен вырванными тумбами, разбитыми стеклами и страшным шумом. Скулили собаки, в которых бурсаки бросали камни, на первых этажах звенели оконные стекла, в которые стучали, чтобы разбудить жителей. Старушки, ранние пташки, которые плелись куда-то по своим делам, встретив толпу спудеев, крестились, спешили перейти на другую сторону улицы и шептали:

– Матерь Божья! Спаси и сохрани! Да это, никак, бурса тронулась! Свят-свят…

А уж дрались бурсаки с городскими по всякому поводу и без, в любое время дня и ночи. Особенно когда у них появлялись деньги, чаще всего в начале осени, на праздники. Тогда киевские кабаки гудели, изрядно подпившие спудеи горланили песни до утра. Это мало кому нравилось, киевляне любили ночную тишину, поэтому стычки происходили постоянно. Иногда в запале от бурсаков перепадало и страже. Спудеи хорошо умели драться на кулаках, а некоторые – из казачьих семей, как Тимко, – и оружием владели вполне прилично.

– А что, погуляем сегодня, братцы? – спросил спудей, которого прозвали Ховрах.

Ховрах, как та степная зверушка, от которой он получил свое прозвище, был очень запаслив, и у него всегда можно было разжиться куском хлеба или перехватить несколько грошей. Он был настолько великодушен, что никогда не требовал возврата долга в срок, но все и так приносили ему денежку, потому что в следующий раз, когда голодный должник со скорбной миной протягивал грязную пятерню за очередным кредитом, Ховрах молча показывал ему кукиш и на этом прекращал с таким типом общаться.

Ховрах был щедр и часто устраивал дружеские попойки за свой счет. Откуда он брал деньги, было загадкой для всех. Ховрах происходил из семьи приходского священника с кучей детей – «семеро по лавкам». Поэтому он никогда не ездил домой на каникулы, взять там было нечего. Не исключено, что Ховрах воровал, но так удачно, что ни разу не попался.

– Гулять не на что, – ответил Микита и с сокрушенным видом вывернул карманы.

– А разве я спрашивал про деньги? – улыбнулся Ховрах.

– Нет.

– Так о чем тогда речь? Сегодня я угощаю. Поднялись и потопали.

Бурсаку собраться – только подпоясаться. Вскоре шесть сорвиголов шагали по лабиринту улочек и переулков, распугивая прохожих и собак, – меньшей компанией шататься по ночному Киеву опасно. На темном небе появился месяц, озарив все вокруг, и в его свете стал виден пивной бочонок – вывеска шинка. Бурсаки заглянули в приоткрытую дверь, повздыхали и пошли дальше. За добротными дубовыми столами сидели цеховые. А с ними бурсаки не ладили, особенно с подмастерьями, с которыми частенько дрались.

Но вот показалась башня с флюгером – спудеи добрались до Ратушной площади. Там располагался колодец с каменным ангелом и ковшом на цепи, и бурсаки попили воды; несмотря на позднее время и на то, что на дворе апрель, погода стояла теплая, и после быстрой ходьбы их одолела жажда. Вблизи колодца высился Успенский храм, и бурсаки осенили себя крестным знамением – кто истово, а кто небрежно, вроде как отмахнулся.

Рядом по Замковой горе тянулся Боричев взвоз, по которому бурсаки и поднялись к заветному шинку. Он притулился возле бернардинского кляштора – монастыря. В старинных преданиях повествовалось о том, что когда на Нижний город опускалась ночь и он погружался в полную темноту, на гору за кляштором слетались на шабаш киевские ведьмы.

Тимко невольно поежился; он побаивался разной чертовщины, хотя и считал, что добрая сабля возьмет любую нечисть. Но его карабела[12] и пистоли хранились в доме дальнего родственника отца, дядьки Мусия, который оказывал Тимку всяческое содействие в обучении, но денег взаймы не давал, – так наказали Тимковы родители, зная забубенный характер сына, – поэтому оставалось уповать лишь на нож, спрятанный под свиткой.