ни было надобностей и в уничтожении любого сырья, из которого этот спирт можно добыть.

В подобных случаях сослуживцы, слушая его высказывания, ужасались, возмущались, спорили, приводили, казалось бы, неопровержимые доводы, но Козырев упрямо стоял на своем. Утешало лишь, что Козырев не обладал властью, не выступал в печати, будоража общественное мнение, и его идеи всерьез не воспринимались, значит, люди могли спать спокойно.

Не так давно Козырев снова вывел своих коллег из равновесия. Все началось с невинной жалобы Эльвиры Егоровны по поводу мыла. Трудно, мол, с хозяйственным мылом, а туалетным за рубль кусочек не настираешься!

— Да! — поддержал ее многодетный Еремеев. — Жена тоже расстраивается. А карамель, пастила, мармелад? Куда подевались? Ребята покоя не дают.

— Хорошую книгу не купить, — грустно покивал интеллектуал Гвоздикин. — За Булгаковым шесть лет гоняюсь, пока без результата.

— Цветики! — вмешался Козьгоев. — Скоро вообще ничего не будет, все раскупят. Если наши умники будут по-прежнему ограничиваться полумерами, можно сразу закрывать все магазины.

— Неужели?! — испугалась Эльвира Егоровна. — Как жить без магазинов! А какие меры вы предлагаете?

— Радикальные! — важно ответил Козырев. — Если бы реформу цен сделали по моему образцу, все прилавки были бы завалены товарами. Никакого дефицита!

— Как?! Каким образом?! — раздались голоса.

— Элементарно. Я повысил бы цены.

— Господи! Они и так лезут вверх! — воскликнул Еремеев.

— Вот именно! — мрачно улыбнулся Козырев. — Лезут и ползут. А нужно, чтобы они взлетели. Как сокол.

— С ума сошли! — возмутился Гвоздикин.

— Ничуть! — Козырев глядел снисходительно. — Пусть вареная колбаса, скажем, будет стоить сто рублей за килограмм, сливочное масло двести, дамские сапоги тысячу, а автомобиль, к примеру, — миллион. Уверяю, растают всякие очереди, продавцы станут улыбаться покупателям, в столицу перестанут приезжать «гости» за товарами, станет свободно в поездах, в общественном транспорте. Рай земной! И все накопления в сберкассах исчезнут за несколько дней, представляете, какая выгода государству? И вы, — он обратился к Гвоздикину, — сможете купить своего Булгакова в любом книжном киоске.

— За сколько? — насторожился Гвоздикин.

— Какая разница. Сотни за четыре, наверно.

— За четыреста рублей! — ахнул Гвоздикин. — Откуда у меня такие деньги! Лучше я за четвертак у спекулянтов куплю.

— Тогда торопитесь, — посоветовал Козырев. — При новых ценах никаких спекулянтов не будет. Зачем они будут нужны, если всего навалом?

— Не понимаю! — Щеки у Эльвиры Егоровны пошли пятнами. — Кто же станет покупать колбасу за сто рублей?

— Кому надо, тот купит.

— Мне надо.

— На здоровье.

— На какие деньги? — Голос у Эльвиры Егоровны дрожал. — Вы что, мою зарплату не знаете?

— Знаю.

— Как же тогда?

— Не покупать.

— Интересно! Мой муж без мяса не может!

— Сможет, — заверил Козырев. — Привыкнет. Будет есть репу, брюкву, свеклу, хлеб. И дешево, и для здоровья полезно. Что хорошего в мясе или масле? От них один склероз.

— Если по-вашему, то и брюква подорожает!

— Несомненно, но процентов на пятьсот, не больше.

— Глупости! — Еремеев стукнул по столу кулаком. — Бред! Пусть уж лучше все остается по-старому.

— Отсталый вы, — укорил Козырев. — Консерватор, боитесь радикальных перемен.

— А как Вы сами предполагаете жить при таких ценах? — ехидно спросил Гвоздикин.

— Нормально, — ответил Козырев. — Идея сэкономит сотни миллиардов. Неужели мне не отвалят за нее пару миллиончиков. А не дадут, тоже не пропаду, плановик все-таки.

От такой наглости сослуживцы закипели, но Козырев не сдавался и гнул свою финансовую линию.

Конечно, подобные перепалки не могли долго сидеть взаперти, выплеснулись за двери конторы и достигли коридоров родного главка. Наверное, поэтому начальник главка и вызвал Козырева к себе, считая, что плюрализм мнений следует поощрять.

— Так-так! — раздумчиво произнес он, выслушав козыревскую ценоконцепцию. — Но здесь есть подводные камни.

— Нет камней! — отверг Козырев.

— А реакция населения? Есть же малооплачиваемые, многодетные, пенсионеры. Как они к этому отнесутся?

— Если будет хорошо организована воспитательная работа, поймут правильно. Я сам вышел из народа, знаю! — убеждал Козырев. — Дефицит всем надоел, высокие же цены вызовут резкое снижение спроса на товары, да и производить их придется самую малость. Одной обувной фабрики с лихвой хватит на всю страну. Появятся реальные экономия и бережливость. Хлеб перестанут выбрасывать на помойку, станут сушить из него сухари. Нет, отличная жизнь наступит Кстати, появится еще одна немаловажная выгода: отпадет надобность в конвертируемости нашего рубля, о которой так много говорят.

— Как это? — удивился начальник главка.

— Очень просто! — гордо пояснил Козырев, — Покупаем мы, к примеру, за границей кофе по пять долларов за килограмм, а продавать в магазинах станем этот же кофе по пять тысяч рублей. Пусть доллар стоит выше рубля, но не настолько же!

— Позвольте! Никто не купит ваш кофе.

— Купят. Пусть хоть двести человек купят, уже овчинка стоит выделки.

— У людей вовсе исчезнут деньги…

— Вот именно! — весело прервал Козырев. — В этом-то и есть сверхзадача. Оставшись без денег, люди в свободное от основной работы время займутся натуральным хозяйством, и в страну вскоре вернется изобилие.

— Ну и ну! — усмехнулся начальник главка. — Они просто убегут со своей основной работы.

— Не убегут, если будет постановление, что убегать нельзя. Вы ведь знаете силу постановлений?

— Знаю, — нерешительно кивнул начальник главка. — Все равно в ваших рассуждениях чего-то недостает. Э-э-э… Да! В них нет заботы о благе народа.

— Пустое! — отмел Козырев. — Разве народ знает, что есть благо, а что нет? Для этого начальство поставлено. Между прочим, не мною придумано.

Последние козыревские слова начальнику главка понравились. Он распорядился изъять радикала из конторы, сделал его своим референтом, и сейчас они вместе с другими большими мастерами по ценам заседают в какой-то тайной канцелярии, надеясь прославить свои имена в веках.

Скорее всего, так оно и будет. У нас не принято забывать соотечественников, радеющих о всеобщем счастье.

ПОМИДОРЫ

Шли по улице и встретились. Синяков сразу заметил, что Кувыкин сильно постарел, но виду не подал, а стал, наоборот, неумеренно восхищаться статью и цветом лица давнего знакомого. Кувыкин тоже не отставал в комплиментах. Оба они прекрасно знали, что говорят неправду, но почему не сделать человеку приятное, если это ничего не стоит? Однако любой встречный прохожий, если бы он обратил на них внимание, мельком бы подумал, что вот, мол, идут два старика и беседуют, поскольку так оно и было на самом деле.

За годы, а не виделись они порядком, у каждого произошло множество событий, больших и маленьких, так что оба слушали друг друга с интересом, порой удивляясь и переспрашивая.

Постепенно поток информации иссяк, и разговор перешел на прошлое. Когда люди долго не встречались, о чем говорить, как не о прошлом! Тем