она кричала во сне. Время от времени я пытался успокоить ее в типичном для моего аналитического ума духе – рекомендовал ей немного пройтись или выпить стакан теплого молока, но никогда не обсуждал с ней само сновидение или анализировал причины, из которых оно возникло.

Как и следовало ожидать, наши споры становились все более жаркими, порой доходящими до рукоприкладства. Случалось, Джойс хватала кухонный нож и размахивала им колющими движениями. Тогда я шел в другую комнату или вообще уходил из дома.

Когда у нас с Джойс случались непонимания и проблемы, возникали проблемы и с Джеффом. Несколько раз за эти годы он болел, казалось, каждую неделю. Он то и дело подхватывал ушные и горловые инфекции, из-за которых плакал по ночам. Снова и снова его возили в университетскую клинику на уколы, и через некоторое время его маленькие ягодицы все покрылись комочками от уколов, и он начал набрасываться на медсестер и врачей.

Но были и хорошие времена, когда Джефф был здоров, полон сил и веселья. Мы ходили на парады и фестивали, а в Эймсе был свой собственный небольшой зоопарк, который мы время от времени посещали. Я установил качели рядом с нашим домом и сделал песочницу, в которой Джефф мог играть, когда погода позволяла надолго оставаться на улице.

В целом Джефф рос счастливым, жизнерадостным ребенком. Когда я приходил домой к ужину, он бросался мне на шею. Он был энергичным и экспрессивным, любил играть и слушать, как ему читают по вечерам. Теперь он играл с большими кубиками и катался на маленьком трехколесном велосипеде. Более того, он любил, когда я катал его на велосипеде, посадив на хромированный руль.

Во время одной из таких поездок Джефф вдруг потребовал, чтобы я немедленно остановился. Он был очень взволнован, его глаза были очень широко раскрыты, когда он устремил их на что-то, чего я не мог разобрать.

Когда я остановил велосипед, он указал вперед и вправо.

– Папа, смотри, – сказал он, – посмотри на это.

– На что? – спросил я в недоумении.

– Да вот же! – Джефф уже кричал.

Я присмотрелся повнимательнее в том направлении, куда он указал, и увидел небольшой холмик, который выглядел чуть больше комочка грязи. Когда я подошел ближе, то увидел, что это был ночной ястреб, который выпал из своего гнезда и теперь беспомощно лежал на твердом тротуаре. Мы припарковали велосипед и подошли ближе. Сначала мы не знали, что делать, но, по настоянию Джеффа, я поднял его, и мы вместе отнесли его домой. Несколько недель мы ухаживали за ним, кормя смесью молока и кукурузного сиропа с помощью детской бутылочки. Через некоторое время птица уже могла есть твердую пищу, хлеб и, наконец, маленькие кусочки гамбургера. Детеныш ястреба становился все больше и больше, и в конце концов мы вынесли его на улицу, чтобы выпустить. Был ясный весенний день, и я до сих пор помню, каким зеленым было все вокруг.

Я взял ястреба в сложенную чашечкой ладонь, поднял ее в воздух и, разжав, выпустил птенца на волю. Когда он расправил крылья и поднялся в воздух, мы, все мы – Джойс, Джефф и я – ощутили дикий восторг. Глаза Джеффа были широко раскрыты и блестели. Возможно, это был самый счастливый момент в его жизни.

Новые аспиранты Университета штата Айова – Джойс, Джефф и Лайонел. 1962 год

Глава вторая

Когда я был маленьким, у меня возникла навязчивая идея. Постепенно, с течением времени, я стал зацикливаться на огне и в некотором смысле стал одержим им. Всего в трех или четырех домах от дома моего детства жил один старик с деревянной ногой, который курил трубку. Когда он в очередной раз хотел закурить, он чиркал спичкой о свою деревянную ногу. В детстве я много раз видел, как он это делал, и думаю, что, возможно, моя ранняя одержимость огнем проистекала из этого единственного любопытного и часто повторяющегося наблюдения.

Почему-то моя фиксация на огне с годами только росла. Какое-то время у меня была большая коллекция спичечных коробков. Еще позже я начал практиковать кражу спичек. Я стал настоящим спичечным клептоманом – я хватал их везде, где бы ни нашел, брал их со стола, лазал за ними в ящики… Добравшись до добычи, я ускользал в какой-нибудь безлюдный уголок и поджигал их одну за другой, пристально вглядываясь в огонь, словно прикованный к танцующим языкам пламени.

Поскольку все прекратилось в раннем детстве, мой отец так никогда и не узнал о моей одержимости огнем. Он вкалывал на двух работах – зарабатывал учителем математики в средней школе и парикмахером – и у него не хватало времени вникать в подробности моей жизни. Он знал только то, что большинство отцов знают о своих детях, – когда они больны, когда им причиняют физическую боль и когда они одерживают победу или терпят неудачу в каком-то важном деле.

Мой отец, конечно, ничего не знал о моей внутренней жизни. Он не знал, например, что время от времени в течение учебного дня я начинал испытывать новые и загадочные для меня ощущения, когда взбирался на тренажеры или параллельные брусья, или когда терся о кабинки в туалете. Он не знал, что позже я фантазировал о полных, пышногрудых женщинах. Конечно, отцы редко знают такое о своих растущих сыновьях, о личном мире их развивающихся сексуальных потребностей, о том, что их дети готовы вытворять, чтобы укротить зов гормонов.

Тем не менее мой отец был очень увлечен своей родительской ролью, особенно учитывая довольно отстраненный подход к отцовству в те времена. По обычаям тех далеких лет, в функции отца входила добыча для семьи хлеба насущного и поддержание дисциплины. Он же находил для меня время. Он помогал мне с домашним заданием и посещал все необходимые родительские собрания в школе. Он играл со мной в мяч, водил меня купаться, катал на санках и ходил со мной в походы. На Рождество он позаботился о том, чтобы я навестил Санту в местном универмаге. Он был хорошим отцом, настолько заботливым и ответственным, насколько только может пожелать любой сын.

Но были вещи, о которых он не знал, и одна из них заключалась в том, что его сын начал дрейфовать, беспомощно и невинно дрейфовать к одержимости, которая, развейся она до более опасных форм, вполне могла бы привести к серьезным последствиям.

Итак, я жил со своей маленькой невинной манией. А она между тем развивалась, и после спичек я стал