Кеикилани объяснила мне позже, что шаман категорически против, чтобы чужеземец вмешивался в их жизнь. Их законы не позволяют этого, а бог Солей не одобряет. И только строгое соблюдение их законов обеспечивает им хорошую жизнь и милость Солея.

Несмотря на это, Кеикилани и её мать всё же периодически и очень тайно звали меня для лечения больных. Несколько туземцев были посвящены в нашу тайну, и нам пока всё сходило с рук.

Признаюсь, я лечил туземцев не только из благих намерений, хоть это и было основной причиной моего врачевания. Но заметив связь между помощью туземцам и их отношением ко мне, я стал ещё более усердным и прилежным. Да, я проявил слабость, но кто бы на моём месте поступил иначе? Я даже стал выказывать старание в лечении Кеикилани. Мне кажется, девушка заметила разительную перемену в моём отношении к её «болезни», но не подавала вида. Просто я долгое время пытался убедить девушку, что она вовсе не больна, хотел, чтобы она приняла себя такую, какая есть. Но теперь же я делал вид, что лечу её. Ведь моя покладистость дала мне и другую поблажку — мне разрешили прогулки по острову! Конечно, в сопровождении воинов, но всё же. Что, к слову, снова вызвало гнев шамана, но мать Кеикилани тоже имела свой вес в племени и пока ухитрялась сдерживать напор старика-шамана. Но было видно, что долго он не будет это терпеть.

И когда я попросил Кеикилани передать вождю, что сырость пещеры и длительное заточение ухудшает моё самочувствие и губительно сказывается на врачебных способностях в отношении его дочери, вождь уступил. И мне раз в неделю давали гулять по острову около нескольких часов. Какое это было наслаждение! Как легко начинаешь ценить обычные вещи, едва их лишишься. Кто бы мог подумать, что свежий воздух, яркое солнышко, трава или вид океана могут быть так дороги мне.

Однажды я попросил дать мне посидеть на берегу океана и полюбоваться закатом. Какое это было зрелище! Жаль, что я не поэт, мне хотелось бы описать это изумительное зрелище красивыми словами, эпитетами, метафорами, выразить те чувства, что владели мной в эти минуты.

Но думал я не только о красоте заходящего за водный горизонт солнца. Я думал о побеге. Разумеется, я об этом думал, кто бы не старался сбежать на моём месте? Только вот как? Одного меня совершенно не оставляли. Да и если бы оставили, как мне бежать с острова? Обломки нашего корабля, которые вынесло на берег вместе с нами, туземцы сожгли в ритуальном костре. Но даже если бы не сожгли, смог бы я построить лодку или хотя бы плот? И хватило бы у меня смелости пуститься в плавание? Помимо того, что ни лодку, ни тем более плот я не считаю надёжным средством, чтобы плыть самому по океану, так я ещё и понятия не имею, куда плыть. Мореплаватель из меня никудышный.

Но, может, сделать какой-то сигнальный знак проплывающим кораблям? Если здесь вообще кто-то плавает. Я понятия не имел, где я нахожусь, где находится этот остров. Но попробовать стоило. Только надо придумать, что за сигнал соорудить. Нужен большой сигнал, видимый издалека. Однако сначала надо было заслужить больше доверия островитян, чтобы они отпускали меня гулять одного.

Забыл описать кое-что. В одну из прогулок мы шли с Кеикилани рядом, и я спросил её, как же шаман терпел моего предшественника доктора Ричардсона. На что девушка ответила, что тогда её матери удалось убедить всех, включая шамана, в том, что доктор послан им в ответ на молитвы вождя к Солею — вылечить дочь-дракона. Но время шло, а лечение не помогало. Более того, любые несчастья шаман стал приписывать вмешательству человека из большого мира, как они стали его называть. Шаман противился любым отклонениям от законов племени. Когда доктор Ричардсон научил Кеикилани делать подобие гипса (осадочный материал для этого нашёлся на острове), Кеикилани поделилась этим открытием и его полезным применением. Но шаман наотрез отказался использовать пагубные советы человека из большого мира. Он заявлял, что всё это происки злых духов и Чёрного Тотума, и Солей разгневается на них из-за этого. Тут даже влияние матери Кеикилани не помогло. Хотя, насколько я успел понять, в этом племени не было патриархата, равно как и матриархата. В основном было равенство, хотя последнее слово принадлежало всё же шаману.

5 августа

Вечереет. Я сижу в своей пещере и обдумываю сегодняшний день. Мы с Кеикилани много говорили сегодня. Мне нравится, как она рассуждает, как широки её взгляды. Я не помню, как именно, но речь зашла о жертвоприношениях. К моему удивлению и к радости, девушка не разделяла взглядов своего племени в этом вопросе. Причём она не согласна была как с человеческими жертвами, так и с жертвоприношениями животных.

— Мы много говорили с доктором Ричардсоном, — горячо говорила Кеикилани. — Он сказал, что какие-то древние племена в вашем мире приносили людей и животных в жертву, но потом люди всё больше развивались. Со временем они научились ценить чужие жизни и не только людские. Хотя мне кажется странным, что ваши люди продолжают поедать животных. Если вы поумнели настолько, что уважаете жизни животных, то должны были и научиться заменять их мясо.

Мне нечего было возразить. Я даже в принципе был согласен с туземкой.

— Я говорила с отцом и мамой об этом, — продолжила Кеикилани. — И если мама выслушала мои слова и даже задумалась о них, то отец пришёл в ярость. Он кричал, что я гневаю Солея, и все эти мысли внушил мне Чёрный Тотум. Я объяснила, что это мои собственные мысли, которые возникли у меня после разговора с доктором Ричардсоном. Доктор рассказал мне, что в большом мире очень-очень много людей, и они не только не приносят никого в жертву, но и не поклоняются Солею. В этот момент ярость отца достигла предела, и я решила не продолжать эту тему. Но хотя бы мама была на моей стороне, и мы много говорили с ней об этом. Печально также, что Великий Шаман отказывается от всего, что я ему предлагаю. Доктор Ричардсон много разного посоветовал мне, что помогло бы и в лечении больных, и даже просто в обычной нашей жизни. Но Великий Шаман ни за что не хочет менять нашу жизнь и продолжает приписывать всё новое злым духам и Чёрному Тотуму.

— Просто ваш шаман слишком узколоб и консервативен, —