Но Клэр предложила:

— Хочешь, я сделаю то же самое?

— А ты… сделаешь?

— Если хочешь — конечно.

«Конечно». Ну и невозмутимая!

— Да! — закричал я. — Да!

— Тогда скажи, как тебе нравится, — сказала она. — Скажи, когда тебе будет приятно.

— В палатке кто-нибудь есть?

— Только мы вдвоем.

— Тут есть телекамеры, Клэр?

— Да нет же, милый, нет.

— О, тогда сожми меня посильнее, посильнее!

И снова, несколько дней спустя, после того, как я в течение часа лопотал что-то бессвязное, Клэр сказала:

— Дэвид, дорогой, скажи, что ты хочешь? Хочешь, я возьму тебя в рот?

— Да! Да!

Как она могла? Как могла? Почему? А я? Я говорю доктору Клингеру:

— Это слишком. Это ужасно. Мне надо это прекратить. Я постоянно хочу, чтобы она это делала, постоянно! Я не хочу, чтобы она мне читала — я даже не слушаю. Я даже разговаривать с ней не хочу. Я хочу только, чтобы она меня сжимала, сосала, лизала. Мне всегда мало. Это невыносимо — когда она останавливается. Я ору, я кричу: «Продолжай, продолжай». Я едва не плачу, когда она уходит, потому что я хочу еще. Но ей это может надоесть. Надо с этим кончать. В конце концов ей это надоест. И тогда у меня ничего не будет. Тогда у меня будет только няня по утрам — и все. Ко мне будет приходить отец и рассказывать, кто умер, кто женился. И вы будете приходить ко мне и рассказывать, какой у меня сильный характер, но у меня не будет женщины! Я не познаю любви и секса — никогда! Я представляю себе Клэр, я рисую ее в воображении — как она сосет меня! Я хочу, чтобы она разделась при мне — но я боюсь ее об этом попросить. Я не хочу, чтобы она оставила меня — это ведь так странно, но все равно я представляю себе, как она раздевается, я вижу, как ее юбка спадает на пол, к ее ногам. Я хочу, чтобы она взобралась на меня верхом и поерзала на мне. Ох, доктор, знаете, что мне на самом деле хочется? Я хочу ее трахнуть! Я хочу, чтобы эта здоровенная девка наклонилась над изголовьем моего гамака и засунула мой сосок себе в щель. И чтобы елозила надо мной вверх-вниз — я хочу, чтобы у нее крыша поехала от моего соска! Но я боюсь, что как только я ей об этом скажу, она удерет. Она убежит и больше не появится!

Клэр посещает меня вечерами после ужина и по выходным. Днем она преподает в четвертом классе в школе на Бэнк-стрит в Нью-Йорке. Она выпускница Корнельского университета, ее мать — директор средней школы в Шенектеди, сейчас она в разводе с отцом Клэр, который работает инженером в компании «Вестерн электрик». Старшая сестра Клэр, самая консервативная из двух дочерей Овингтонов, замужем за экономистом из министерства торговли. Они с четырьмя детишками живут в Александрии, штат Вирджиния. У них собственный дом на Саут-Бич в Мартаз Виньярде. Мы с Клэр навещали их однажды по пути в Нантакет, где мы прошлым летом проводили отпуск. Мы спорили о политике — о вьетнамской войне. Наговорившись, играли в бадминтон с детьми на пляже, а потом поехали есть вареных омаров в Эджартаун. Вечером пошли в кино — лица обветрены, на пальцах жир от соуса. Все было великолепно. Мы отлично провели время, правда, наши хозяева оказались страшными занудами. Я точно знаю, что они были занудами, потому что они об этом сами говорили. И все же мы здорово повеселились. Клэр — зеленоглазая блондинка, худая и длинноногая, с полной грудью.

— Представляешь, как они обвиснут в пятьдесят лет, — сказала она мне, — если они в двадцать пять уже такие».

— Не может быть, — возразил я и, спрятавшись за гребешок дюны, расстегнул ей лифчик и смотрел, как он падает; потом я лег на спину, вытянулся, уперся пятками в песок, закрыл глаза, разжал губы и стал ждать, когда она свесит свою грудь мне в рот. Какое потрясающее ощущение — под звук плещущего невдалеке моря. Как будто прикоснулся к земному шару — мягкому земному шару — словно я какой-нибудь Посейдон или Зевс! Ничего удивительного, что греки выдумали антропоморфных богов — только такие боги и могут наслаждаться радостями жизни.

— Давай проведем все следующее лето на океане, — предложил я ей, — так в первый день отпуска говорят все отдыхающие.

— Сначала давай вернемся домой и займемся любовью, — прошептала высокая гологрудая Клэр, становясь на колени возле меня: она вообразила, что я возбудился, как в добрые старые времена.

— Нет, нет, давай просто полежим здесь. Эй, где эта штука? Назад в рот, мисс!

— Я боялась, что ты задохнешься. Ты весь позеленел.

— Это от зависти, — сказал я.

— Да, так я и сказал. Я честно признаюсь, что так и сказал. И если бы это была сказка, мы бы поняли ее мораль: «Берегись призрачных желаний, тебе может улыбнуться удача». Но это правдивая история — если не для тебя, читатель, то уж во всяком случае, для меня. Я всегда хотел многого от жизни, но с куда меньшим упрямством, чем тогда на пляже я хотел, чтобы Клэр ласкала меня своей грудью. Если это и впрямь сказка, почему же столь невинное желание (если это вообще было «желанием»), которое очаровывало и обольщало, не становясь явью, и которое возникало не от жажды обладания, а просто от счастья и опьянения морским воздухом, — почему это желание вообще снизошло на меня, в то время как мечты и надежды куда более необходимые, которые заявляли о себе внятно, настойчиво и тщетно, выражались всего лишь в моей решительности в отношениях с другими, только в моей решительности, только в решительности… Нет, жертва никогда не станет придерживаться теории исполнения желаний, и вам я не советую этого делать, сколь бы успокаивающей, модной или грозной она ни казалась.

Реальность куда величественнее. Реальность имеет свой стиль. Вот мораль этой притчи для тех из вас, кто не может обойтись без четко сформулированной житейской мудрости. «Реальность имеет свой стиль» — делает горький вывод профессор литературы, которого угораздило превратиться в женскую грудь. Эй вы, жалкие самодовольные гуингнгмы, можете морализировать себе на здоровье по этому поводу.

Но свое «окончательное» предложение я сделал не Клэр, а няне. Я сказал ей:

— Знаете, о чем я думаю, когда вы меня моете? Могу я вам сказать это прямо сейчас?

— Что ж, мистер Кепеш?

— Я бы хотел вас трахнуть моим соском, мисс Кларк.

— Что-то я не разобрала, мистер Кепеш.

— Я так возбуждаюсь, хочу вас трахнуть! Я хочу, чтобы вы уселись своей подружкой мне на сосок!

Ей понадобилось не больше секунды, чтобы поразмыслить над ответом:

— Потерпите еще чуть-чуть — я скоро закончу, мистер Кепеш.

Я кричу, извиваясь:

— Ты слышишь меня, стерва?

— Еще немножечко, и мы закончим…

Когда доктор Клингер зашел ко мне в палату в четыре часа, я представлял собой сто пятьдесят пять фунтов стыда и раскаяния. Последствия моего срыва оказались хуже, чем я мог предположить. Я даже всплакнул, когда рассказал доктору Клингеру, что я, невзирая на свои опасения и его предупреждения, натворил. Ну вот, теперь это было записано на пленку, все это наблюдали сотни (тысячи?) студентов, взиравших на меня через стекло с амфитеатра — или это просто уличные зеваки? Я не сомневался, что завтра на первой странице всех бульварных газетенок появятся репортажи обо мне. Их будут читать в метро и хохотать до упаду. Ведь, конечно же, все это ужасно смешно: да и что это за беда без смеха? Мисс Кларк, понимаете ли, — старая дева пятидесяти шести лет и, как мне сказали, круглая, как колобок, коротышка. А я ведь все это знал…