Прелесть этого шатра заключалась в том, что здесь были представлены чуть ли не все кухни мира. Но только каждый день разные, и никогда нельзя было заранее угадать, какая будет сегодня. Белка была знакома с хозяевами и знала, что они нарочно делают из этого секрет, чтобы поддерживать среди посетителей интригу.

Сегодня предлагалось есть по-австралийски. С голоду переборщили – заказали по два горячих блюда. Съев страусиный стейк, Белка почувствовала, что насытилась как удав. Она откинулась на спинку лавочки, чтобы отдышаться.

Вероятно, вид у нее от обжорства сделался чрезмерно вдохновенный, потому что Кирилл спросил:

– О чем это вы таком элегическом задумались?

Что он знает слово «элегическое», было отрадно; среди Белкиных знакомых мало кто знал, что оно означает. Она и сама-то узнала это только от мамы, случайно.

– Да ни о чем существенном, – ответила она.

– А например?

– Например, что пыль из Сахары летит через Атлантику и удобряет джунгли Амазонки. Без Сахары они, получается, рано или поздно зачахли бы.

– Возможно. Все в мире связано.

Он не выказал ни малейшего удивления ее размышлениями, хотя связь между объедками на ее тарелке и Амазонкой или Сахарой была, мягко говоря, неочевидна. Белку даже азарт взял: надо же, какой крепкий орешек, ничем его не прошибешь.

– Странно, что вы это понимаете, – заявила она.

– Почему странно?

– Потому что вы очень буржуазны.

– С чего вы взяли? – поморщился он.

Ага! Тебе, значит, неприятно считаться буржуазным. Интересно, почему?

– У вас дорогие часы, обувь и машина, – с невинным видом объяснила Белка. – Все, чему в буржуазной среде полагается быть дорогим.

Все-таки его было не пронять – на ее слова он только улыбнулся и сказал:

– Часы в буржуазной среде теперь уже допускаются дешевые, на пластмассовом ремешке. Такие даже в Музее современного искусства есть, в МоМА. Вы не видели?

– Видела, – буркнула Белка. – Я была в Нью-Йорке.

Воспоминание о поездке в Америку, вообще-то одно из лучших воспоминаний ее жизни, сейчас не порадовало: сразу же некстати вспомнилось, что до сих пор приходится выплачивать кредит, который, кажется, не уменьшается вовсе, и потому работать у супруги вот этого приятного собеседника, с которым они, как ни крути, не ровня.

«А вот и ровня! – словно бы себе назло, подумала Белка. – Он мужчина, я женщина. Социальное неравенство снимается за счет полового притяжения».

Насчет полового притяжения ясности не было, но злиться она перестала. Однако желание подразнить этого безупречного мужчину все-таки не прошло.

– А чем вы занимаетесь? – светским тоном спросила она. – Какой у вас бизнес?

– Почему обязательно бизнес? – пожал плечами Кирилл. – Я картины пишу, может быть.

– Не может этого быть, – усмехнулась Белка.

– Почему? Бывают же успешные художники.

– Успешные – это какие? – поинтересовалась она.

– У которых картины хорошо продаются.

– Ван Гог к ним явно не относился.

– Если в этом смысле, то к ним и Рембрандт не относился, – улыбнулся Кирилл. – И Вермеер. Да и все кого ни возьми… Успешными они не были.

Улыбка у него все-таки неотразимая! И ничем его не проймешь.

– А какими же они тогда были? – спросила Белка. – Все кого ни возьми, вроде Рембрандта.

– Это мы с вами при случае еще обсудим.

– Когда посетим вместе музеи Парижа? Или Лондона?

Ну? Что он на это скажет?

– Можем на Волхонку сходить, – сказал он. – В Музей изобразительных искусств.

«На эпатаж не поддается, зря стараюсь», – поняла Белка.

Ей сразу стало легко. Собственно, ей с ним и с самого начала было легко, но теперь еще более.

– Сейчас модно заказывать картины бомжам, знаете? – сказал Кирилл.

– Не-а, – удивилась Белка. – Зачем?

– Можно получить пару-другую незаурядных работ. Больше вряд ли, но на два-три усилия хватает надорванного сознания. Оно может дать неожиданное художественное решение, – объяснил он.

С этим Белка была согласна. Но то, что кто-то додумался заказывать бомжам картины, почему-то показалось ей неприятным. Хотя что плохого? Те наверняка радовались легким деньгам.

– А вы такие картины видели? – спросила она.

– Видел, – кивнул Кирилл. – У моих друзей целая коллекция.

– И что на них?

– Например, морской пейзаж. Две линии – и полное ощущение моря. На берегу пальмы в виде листьев марихуаны. Броско и выразительно. А больше, собственно, от бомжей ничего и ожидать не приходится.

– Это почему же?

– Потому что без привычки к труду и внутреннего стержня художников не бывает.

– Ну, это как сказать… – протянула Белка.

– Да как ни говори, – отрезал Кирилл. – Только очень молодые люди полагают, что это неважно. А в более взрослом возрасте уже пора понимать, что без труда не выловишь и рыбку из пруда, и на психоделические грезы надеяться не стоит.

– Это почему же? – глупо повторила она.

– Потому что наркотические видения только кажутся разнообразными, а на самом деле они у всех одинаковые. Определяются не столько личностью грезящего, сколько химическим составом препарата.

– Из личного опыта? – поинтересовалась Белка. – Или вы врач?

– У меня околоврачебный бизнес, скажем так.

– Тогда вы в психоделических грезах не разбираетесь! – запальчиво заявила она.

Нашелся, в самом деле, адепт мистического опыта!

– Да ведь и вы тоже, Белла, – улыбнулся он.

– Почему это я не разбираюсь? – фыркнула Белка.

– Потому что не балуетесь наркотой.

– Откуда вы знаете?

– У вас прекрасный цвет лица. Хоть в самом деле портрет ваш заказывай.

– Бомжам?

– Я бы Рокотову заказал. Да он умер.

– Неужели?

– К сожалению. Или Гейнсборо. Но он тоже умер.

Тут Белка засмеялась.

– Что вы? – спросил Кирилл.

– Так. Вспомнила, – ответила она. – Мне один писатель знакомый рассказывал. Он в детской библиотеке выступал, в Смоленске, что ли, не то в Твери. Идет по коридору, навстречу девочка, в руках его книжку держит. Видит его, рот у нее открывается, и она говорит: «Ой, Иван Иванов! Вы живой?..» Он ей: «Живой, конечно, а что это ты меня похоронила?» – «А я думала, писатели все умерли…»

– Не все, но многие, – улыбнулся Кирилл. – Я бы даже сказал, большинство.