— Ничего удивительного, — отозвался Ричард. — Жара в самом деле ужасная.

Но сам он, по всей видимости, не страдал от жары. Он стоял прямо под солнцем, в стороне от пальмы, с непокрытой головой. Его лицо и шея покраснели, но он продолжал там стоять, пока мама не обратила на него внимания. Она тут же заставила его спрятаться в тени, сделав то, что почему-то не пришло в голову никому из нас.

Наконец все вещи были уложены, пассажиры — распределены по машинам. Дальние родственники уже отправились в путь пешком. Отец занял место шофера, хотя и не любил сидеть за рулем, а сам шофер, который терпеть не мог ходить пешком, пристроился на подножке, держась рукой за дверцу. Мама села рядом с отцом; а Ричард, Кит и я — сзади.

Уже трогаясь с места, мы вдруг увидели священнослужителя-брахмана, с важным видом пробиравшегося сквозь толпу зевак. Он опоздал к прибытию поезда, а мы решили, что он вообще не придет. Не так легко было найти священнослужителя, который согласился бы ехать на вокзал, чтобы благословить путешественника, возвратившегося из-за моря.

Значит, придется всем вылезать из автомобиля и стоять, пока не благословят Кита; и хотя мы понимали, что будет лучше, если Киту скажут слова напутствия перед вступлением в новую жизнь, эта задержка вызывала досаду. Не будь с нами Ричарда, кто знает, может быть, Кит и не проявил бы особого недовольства, а тут стал жаловаться: зачем развели эту канитель? Слова его были обращены к Ричарду, но говорил он достаточно громко. К тому же и лицо его выражало явное нетерпение, словно он считал себя выше всего этого и лишь удивлялся, что мы рассуждаем иначе. Видя это, родители старались всячески задобрить брахмана, хотя, по-моему, обижаться ему было не на что.

Что касается Ричарда, то его как будто не трогали наши переживания. Он с интересом наблюдал церемонию благословения. Я вдруг пришла в ярость, меня бесил вид этого назойливого незнакомца, который внес разлад в нашу семью и с бесстыдством туриста глазел на наш религиозный обряд. В ту же минуту я ощутила на себе его взгляд. Ричард смотрел на меня так пристально, что я невольно подняла глаза. Когда наши взгляды наконец встретились, я поняла, что он отнюдь не лишен наблюдательности.

К приезду брата у нас готовились несколько недель: на втором этаже открыли пустовавшие все эти годы комнаты, выходящие окнами в сад, сняли чехлы, до блеска натерли полы, завесили окна новыми соломенными шторами. Обрызнутые водой, благоухающие, шторы создавали мягкий полумрак. А в ванной комнате торжественно водрузили белую эмалированную ванну — единственную в доме, — специально выписанную из Бомбея. Теперь из-за этой самой ванны помещение, предназначавшееся Киту, отдали Ричарду. Правила гостеприимства требовали, чтобы англичанин имел то, к чему привык; Кит же, хотя не утратил еще английского лоска, мог помыться и под душем. Что делать, пришлось отвести Киту другие покои, и расстроенная мама скрепя сердце принялась устраивать гостя в комнатах, которые с такой тщательностью готовила для сына. А пока суд да дело, Кит объявил, что Ричард хочет прогуляться, и они отправились в город; Кит в своем щегольском европейском костюме, а Ричард — в рубашке с засученными рукавами (в той самой, в которой приехал), в вешти[3] и в сандалиях. И то и другое он выпросил (какое неприличие!) у одного из слуг.

— Этому англичанину еще многому надо поучиться, — заметил отец. — Не думаю, чтоб его соотечественники одобрили такое пренебрежение правилами хорошего тона.

— Ничего, научится, — сухо сказала мама. — Учителя найдутся. Ему пока что все здесь в диковинку.

— И все же, — не успокаивался отец, — мне бы не хотелось выслушивать потом упреки, что вот, мол, толкают человека на странные поступки, пользуясь его неопытностью. Англичане консервативны, а он здесь новичок, к тому же поселился в нашем доме…

— Он сам верховодит, — вмешалась я. — Кит тут ни при чем. И, кроме того, нет ничего плохого в том, что он так оделся в жару, хотя для этого ему и пришлось прибегнуть к помощи слуги.

Это была вторая дерзость, допущенная мною в тот день. Родители с удивлением смотрели на меня и молчали. Но зато заговорил Говинд. Говинд — наш дальний родственник и мой приемный брат. Родителей он потерял еще в раннем детстве. Моя мама ухаживала за ним несколько недель после их смерти и так к нему привязалась что в конце концов усыновила, а это вполне устроило era дядей и теток, у которых детей и без того было предостаточно. Говинд был молчалив по натуре. В детстве он почти никогда не плакал, а когда вырос, то стал очень неразговорчив; не помню, чтобы он когда-нибудь высказывал собственное мнение. А тут он вдруг обронил:

— Она права, я согласен. — И густо покраснел: видимо, сказать эти слова стоило ему больших усилий. Понурив голову, он угрюмо разглядывал свои ногти.

Было уже начало второго, когда Кит и Ричард вернулись с прогулки. Мы ждали их в гостиной, которая служила только для приема европейцев. Обставлена она была в европейском стиле: на мраморном полу лежал эксминстерский[4] ковер, а вдоль стен выстроились два дивана и с полдюжины плюшевых кресел, столь же неудобных для сидения, сколь и непривлекательных на вид. Посредине стоял стол с откидной крышкой, покрытый дорожкой, а на нем — стеклянная ваза, обычно пустая, а на этот раз — полная цветов. На стенах висели унылые пейзажные картины неизвестных живописцев в золоченых рамах, а в углу на жардиньерке стояло сомнительное украшение — гипсовый бюст королевы Виктории.

Мы предпочли бы ждать их в той более уютной и обжитой комнате, где обычно собиралась семья, но там стояли не стулья, а низкие кушетки, на которых можно сидеть, только, поджав под себя ноги, а для Ричарда это было бы затруднительно. Мы чинно восседали в креслах с высокими спинками, вперив взоры в стенные часы и прислушиваясь к их неторопливому размеренному тиканью. Нить нашей беседы становилась все тоньше и тоньше, пока не оборвалась совсем.

Но вот наконец и они — разгоряченные, порозовевшие, бодрые, — и мы снова ожили.

— Где только мы не были, — сказал Кит, плюхаясь на диван и отчаянно обмахиваясь веером. — Этот Ричард— просто сумасшедший. Больше я с ним никогда не пойду.

— Надеюсь, мы не заставили вас ждать, — извинился Ричард. — Кажется, я потерял счет времени.

— Нет, нет, мой дорогой, мы вас еще не ждали, —