— Тот, кто написал записку мне. Ведь возможен вариант, что он следит сейчас за нами? Ему интересно узнать мою реакцию на угрозы и все такое… — Я все-таки снизошла до объяснений. — Я написала ему ответ. Нужно положить записку в такое место, из которого, не слишком опасаясь разоблачения, злоумышленник сможет забрать ее. Понимаете?

— А что в ней написано?

— Так, чепуха всякая. Да какая разница? — жутко довольная своей идеей, отмахнулась я. — Мы втянем преступника в переписку и сможем поймать его, когда он будет забирать очередной ответ…

— Ну, — режиссерша пожала плечами, создав тем самым вокруг себя слабое подобие смерча, — положите в тот же шкаф. Раз уж повторять действия преступника, то максимально похоже, да? Но что нам это даст? Как мы обнаружим его, если он сам за нами следит? А если не следит, то как он узнает, что вы ему ответили?

— Пока не представляю, — отмахнулась я. — Для начала давайте попробуем войти в контакт! Я иду! — Окрыленная, я уже не слушала режиссершу, а громко обращалась к воображаемому преступнику, возвращаясь в зал и снова спускаясь к шкафу. — Я написала тебе ответ! Эй, злодей!

— Это вы мне? — донеслось откуда-то из-за кулис сцены.

Присутствие посторонних на сцене в мои планы не входило. Для преступника мой собеседник действовал слишком открыто, поэтому я честно прокричала в ответ:

— Нет, не вам! — И тут же немного приврала: — Я из театра «Сюр». Роль репетирую.

— А я дрессировщик, — донеслось из-за кулис, — укротитель львов. Может, избавите меня от дурного примера и не будете репетировать на общей сцене во внеурочное время? Время театра «Сюр» кончилось, вот и работайте где-то в своем помещении. А то я тоже репетировать тут начну при открытых дверях и нарушая график. Убрать сцену спокойно не дадут!

Я не нашлась, что ответить, и растерянно замолчала.

«Зато, если что, дрессировщик-уборщик будет моим свидетелем, который видел, как преступник идет за запиской!» — пронеслось в мыслях.

Я демонстративно помахала запиской, радуясь, что в зале еще после репетиции продолжал гореть свет, что делало меня хорошо заметной, и кинулась обратно к Зинаиде Максимовне. Та все еще ковырялась в замочной скважине — ни один ключик из ее связки к каморке не подходил.

— Представляете, потеряла нужный ключ! И как только он от связки отсоединился? Вечно я что-нибудь забываю в зале! В прошлый раз тоже этот ключ там оставила. Эх, старость не радость, — прогнусавила она. — Думала, может, какой другой подойдет, у нас тут в ДК все двери одинаковые… Фигушки! Как неродные! Пойду поищу. В крайнем случае возьму у вахтера запасной. Подождите немного. Хорошо?

Обаяние режиссерши было огромным. Я, конечно же, попала под его влияние. Но, к счастью, не настолько, чтобы не заметить всех странностей. Откуда у нее черный маркер? Не ручка, не карандаш, не помада на худой конец. Именно черный и именно маркер. А в пачке от сигарет нет фольги. И вот теперь она идет к моей записке. Похоже, ключ — только предлог…

«Ну конечно! — тут же раздалось в моей голове. — Ты так поглощена своей затеей с запиской, что теперь в каждом, кто мимо нее пройдет, будешь видеть преступника. Гениально! Вот уж у кого, выходит, настоящее раздвоение личности. То есть твоя режиссерша борется сама с собой? Половина ее хочет расследовать это дело и поэтому привлекает тебя к поискам, другая половина — категорически против и рассуждает в стиле: “И так актеров в труппе много, на всех ролей не хватает, пусть пропадают и не появляются”. Эта вторая половина пытается тебя запугать и вынудить прекратить расследование. Тут, тебе говорю, не детектив, тут психиатр нужен!»

Ситуация действительно казалась абсурдной. Может, режиссерша испытывала меня, прежде чем нанимать? Подложила записку, интересуясь, не трусиха ли я… Или проверяла, смогу ли я вычислить, кто на самом деле ее написал.

Сама Зинаида Максимовна только подтвердила мои подозрения, потому что вернулась удивительно быстро.

— Знаете, дошла до ступенек и передумала спускаться, — улыбнулась она, обнажая ровный ряд идеально белых крупных зубов, отчего я еще больше насторожилась: курящий человек, обладающий столь великолепной улыбкой, просто не может не вызывать подозрений. — Надо же, дожила до того возраста, когда каждый раз, спускаясь по ступенькам, я с ужасом думаю о предстоящем подъеме. В общем, ну его, этот ключ, передумала я его искать. С дверью мы и так разберемся. Ничего ценного внутри я все равно не храню.

После этих слов режиссерша привычно вздохнула, подняла свою ручищу, сжав ее в кулак, и легонько стукнула ею по краю двери. С характерным треском деревянный косяк вывернулся и безвольно повис. Похоже, подобное вскрытие кабинета проводилось не в первый раз. Дверь со скрипом открылась, и режиссерша гордо перенеслась вовнутрь, ничуть не страшась струящейся оттуда темноты.

Мгновение спустя Зинаида Максимовна щелкнула выключателем на настольной лампе.

— Прошу садиться. — Жестом указав на стул, режиссерша заняла место за единственным в душной комнатушке столом.

Окно кабинета было плотно зашторено темной портьерой. Канцелярский стол, заснеженный ворохом бумаг, пять кресел из зрительного зала приставлены спинками к этажерке, до потолка заставленной книгами… На противоположной от окна стене была натянута белая простыня. Проектор и довольно старый ноутбук стояли на подоконнике. Электрочайник гордо возвышался на крышке то ли сканера, то ли ксерокса. В общем, странный кабинет. Одно слово: каморка.

— Вот мои девочки. — Режиссерша достала из ящика стола папку с фото и протянула мне снимки пропавших актрис. Лариса — белесая «кукла Барби» с кокетливой грустью в опущенном взгляде — вызывала непроизвольное желание защитить ее. Алла — огненно-рыжая крупная девочка с потрясающе синими, как бы подсвеченными изнутри глазами, немного вульгарно ухмыляющаяся в объектив, — внушала отчего-то надежды, что все будет хорошо, я, мол, себя в обиду не дам…

Не совсем понимая, с чего начинать, я пока не горела желанием брать инициативу ведения разговора на себя и предоставила ее собеседнице.

— Сколько вам лет? — спросила вдруг Зинаида Максимовна.

«Вопросы у нее, прямо скажем, неприличные», — обиделась я.

— Тридцать с хвостиком, — пришлось все-таки ответить, потому что скрывать свой возраст казалось уж совсем глупым.

Режиссерша откинулась на спинку кресла и, видимо, почувствовала себя более или менее расслабленно.

— Верю, — хохотнула она. — Если бы назвали точный возраст, ну, скажем, тридцать три года, ни за что не поверила бы. Решила бы, что намеренно преувеличиваете, дабы казаться солиднее. Выглядите-то совсем девчонкой… Даже не знаю, можно ли доверять вам это расследование.

Я не знала, как реагировать, поэтому молча слушала, стараясь не проявлять никаких эмоций. Собственно, проявлять было нечего. Я, конечно, не придерживалась Жорикиной теории о том, что нужный клиент «прикипит» к тебе сам и пытаться понравиться ему смысла нет, но и навязываться или подлизываться к режиссерше не собиралась. Не нравится, что я выгляжу несолидной? Ну и ладно.