В течение нескольких недель после перемирия из Сицилии в Карфаген вернулось около 20 000 наемников. Обыкновенно их высаживали небольшими группами вдоль побережья, чтобы обезопасить город. Предполагалось быстро выплатить каждой группе минимальную сумму денег, а затем отправить солдат обратно на родину или на новое задание прежде, чем на берег высадится новая партия наемников. В сенате многие высказывали недовольство огромными размерами контрибуции, причитающейся Риму, а также сокрушались об уже потраченных на проигранную войну состояниях. Их не радовала перспектива увеличения налогов с целью выплаты наемникам полной компенсации за службу, и тогда сенаторы заговорили о том, что казни будут более желательной и дешевой альтернативой. И пока сенат задерживал выплаты, увязнув в бесконечных дискуссиях и спорах, раздраженные солдаты продолжали скапливаться в пригороде Карфагена, а день ото дня прибывали все новые корабли с наемниками. Беспокойная толпа иберов, галлов, лигуров, выходцев с Балеарских островов, греков и африканцев начала стекаться под стены города, требуя свои деньги. Жители Карфагена глумились над толпой, бросая ей черствый хлеб с высоты защищавших их городских стен. Атмосфера угрожающе накалялась с каждым днем.

В конце концов, наемники восстали: придя в ярость, они нападали на виллы и плантации, грабя, насилуя и убивая богатых и бедных без разбора. Охваченные ужасом, аристократы в Карфагене наблюдали с крепостных стен, как дым от их горящих вилл и полей застилал небо. Началась война, которая, перефразируя слова древнегреческого историка Полибия, перешла границы «человеческой злобы» и затмила «свирепостью самых диких зверей». К бесчинствующим наемникам присоединились представители местных племен, и тогда жестокость вылилась в «месть обезумевшей толпы». Такое единодушие наемных солдат и африканских земледельцев объяснялось их обоюдной ненавистью к Карфагену и его вероломным правителям.

На этот раз Карфагену негде было набрать новых наемников. Пунийцам пришлось покинуть безопасное укрытие городских стен и подавлять восстание собственными силами. Командовать войском наспех мобилизованных граждан поручили видному сенатору Ганнону Великому, опытному политику, который занимал враждебную позицию в отношении Баркидов. И, хотя он был лидером сенатской группировки, которая вела переговоры о мире с Римом, Ганнон не был полководцем и на поле боя оказался не способен противостоять мятежникам. Ситуация становилась все более тревожной, в особенности для крупных землевладельцев, чьи владения подвергались грабежу и поджогам.

В отчаянии сенаторы обратились к Гамилькару и уговорили его принять командование армией. Всегда отличавшийся находчивостью, он смог привлечь некоторое количество наемников из Италии, нанять перебежчиков из своей бывшей армии на Сицилии и купить продовольствие у римлян. Соединив новых наемников с карфагенскими солдатами, Гамилькар отправился в пустынные земли Северной Африки, чтобы сражаться против воинов, которыми он на протяжении многих лет командовал. Война длилась три года (с 241 по 238 г. до н. э.), пока Гамилькар не положил конец этой бойне, заманив большую часть сил мятежников в ущелье Пилы, находившееся в пустыне близ Карфагена. Здесь восставших наемников, загнанных в ловушку, изможденных и мучимых жаждой и голодом, затоптали слоны армии Гамилькара. Те немногие, кому удалось уцелеть, были доставлены в столицу и распяты под стенами города.

Во время Ливийской войны[6] Рим преимущественно соблюдал нейтралитет, очевидно чтобы продолжать получать от Карфагена контрибуцию. Гамилькару позволили набрать наемников в Италии, а римские торговцы получили немалые барыши от торговли с Карфагеном — в прежние времена так поступали пунийцы, многие годы извлекая свою выгоду из региональных конфликтов. Но внезапно Рим без предупреждения захватил принадлежавшие Карфагену Сардинию и Корсику, вероломно нарушив условия мирного договора, положившего конец Первой Пунической войне. Изнуренный годами сражений и сохранивший всего несколько кораблей, Карфаген не был в состоянии призвать римлян к ответу, несмотря на то, что в его сенате раздавались голоса, требовавшие новой войны. Не имея другого выхода, Карфаген смирился с унизительной реальностью, в которой Сицилия, Сардиния и Корсика стали первыми провинциями государства, которое войдет в историю как величайшая империя античного мира. Гамилькар пришел в бешенство от предательства римлян, но, не имея возможности изменить ситуацию, решил затаиться и найти другой способ взять над врагом реванш.

На случай, когда речь шла о воспитании детей, у древних греков существовала поговорка: «Куда веточку склонить, туда дерево и вырастет». Гамилькар растил трех своих сыновей — Ганнибала, Гасдрубала и Магона — в ненависти к Риму и недоверии к тем, кто правит Карфагеном. Ганнибал, старший из всех, перенял от отца не только внешность, но и темперамент, характер и врожденное чувство превосходства. Как Александр Великий был творением своего отца Филиппа II Македонского, так и Ганнибал был произведением Гамилькара Барки. Филипп предназначал Александра для борьбы против персов, Гамилькар же готовил сыновей для беспощадной войны против Рима. Гамилькар желал восстановить свою, как он считал, «поруганную честь» и жаждал отомстить римлянам за потерянные Карфагеном Сицилию, Сардинию и Корсику.

Он женился в Карфагене, однако нам ничего не известно о его супруге, кроме того что она подарила ему шестерых детей: сперва трех девочек, а затем трех мальчиков. Мы даже не знаем ее имени. Девочек в определенном возрасте выдали замуж для сохранения политических и военных союзов, выгодных роду Баркидов, — такова была обычная практика в античном мире, особенно в Древней Греции, Риме и Карфагене. Старшая вышла замуж за аристократа, который впоследствии командовал карфагенским флотом во время Второй Пунической войны. Плодом их союза был Ганнон, ставший одним из военачальников армии Ганнибала и сыгравший ключевую роль в битве у Канн в 216 г. до н. э., закончившейся полным поражением римлян. Именно этого Ганнона исследователи по понятным причинам, но все же ошибочно, зачастую называли четвертым сыном Гамилькара.

Брак второй дочери также был заключен по политическим соображениям где-то между 241 и 237 гг. до н. э. Супругом стал влиятельный сторонник ее отца в сенате, известный как Гасдрубал Красивый. Гасдрубал и его семья имели значительный политический вес в Карфагене, и древнеримские комментаторы, как известно точившие зуб на Карфаген, описывали его как adulescens illustris et formosus (молодой человек, в высшей степени выдающийся и красивый)[7]. Настолько привлекательный, что, по всей видимости, Гамилькар «любил его более грешно, чем подобает». Римский историк Корнелий Непот писал, что, будучи великим человеком, Гамилькар часто становился объектом клеветы для своих противников, но продолжал мысль намеком, что здесь могло быть что-то большее, чем заурядные сплетни. Из-за этих обвинений государственное лицо — блюститель нравов[8], указом запретил Гамилькару находиться подле Гасдрубала. Но тот обошел запрет, выдав за юношу свою дочь, и тогда по карфагенским законам нельзя было запретить тестю общаться с зятем.