Но тут послал ей Бог внимательного дежурного врача. (Так как она такая тяжелая была, почти безнадежная, то и лечащий врач, и все консультанты слушать ее уже перестали.)

Выслушал дежурный врач, а у нее легкое не дышит. Утром пригласили хирурга, пунктировали опять и получили почти литр гноя. И, представьте себе, стали снова лечить, и стало ей легче. Только осталось непонятным, откуда все это взялось.

Легче-то легче. Вот только боли! А вот болям уже и не верит никто! Мы тебя вылечили, говорят, уже у тебя ничего нет, а ты все наркотики просишь.

– Наркоманка! Три месяца колем тебя!

Решили перевести ее в специальную больницу, где делают операции по освобождению легких от спаек. Что-то же должно боли вызывать! Перевели туда, а потом оттуда. Слышала она, как по телефону ругались:

– Вы что, – говорят, – куда вы там смотрите – на такую операцию беременную направлять?

Тут все вспомнили, что она беременна, и срок уже – двадцать восемь недель. Просто за худобой видно не было. И забыли, в хирургии-то…

Короче, родоразрешали ее мучительно и долго, а закончилось все кесаревым сечением и смертью ребенка сразу после родов. Вот такие дела. После операции – грудь перемотали, и вроде боли чуть-чуть притихли. Это я про физические боли, а не про слезы по ребенку, и по всему остальному.

Дело к выписке, стала она опять ходить, и опять боли, и снова сильные! На последней консультации собрались два профессора, хирург и терапевт, и решили выписать ее через пару дней. Болям же не верил уже никто.

Правда, раздеть ее не сочли нужным. А вечером пришла медсестра, очередные горчичники ставить, и говорит: «А что, у тебя позвонки сзади всегда так выпирали?» Тут уже и студентка пятого курса смогла бы диагноз поставить. Ну, она и поставила. Сама себе. Утром попросила сделать себе снимок позвоночника.

Довольно редкий случай! Это было не туберкулезное расплавление тел четырех грудных позвонков (остеомиелит позвоночника).

Сразу уложили ее на щит, запретили вставать. Сразу стало понятно, почему же были такие боли. Консультанта вызвали, чтоб перевести в спецбольницу, где лечат спинальных больных. Очень консультант удивлялся, говорил: «В рубашке родилась!» Это в том смысле, что гной прорывался в сторону легкого, а не в сторону спинного мозга.

Трудно было поверить ей в страшный диагноз, осмыслить перспективу: пролежать не меньше года прикованной к постели. С очень, очень сомнительным прогнозом. Предстояла тяжелая операция, исход которой оставался неясен.

Как от наркотиков отвыкала, как делали операцию, как на ноги вставала и как дальше жила – это уже другая история.

Один только доктор из всех, кто лечил ее, пришел проводить ее в ту спецбольницу:

– Прости, говорит, что не верили тебе. Не верили, что так больно тебе было…

Спасибо ему. А теперь догадайтесь с трех раз, кто была эта студентка.

Когда перевели меня в спинальное отделение, еще до операции, я написала стихи, которым удивляюсь до сих пор. Вот они:

* * *

Откуда взялись? Неизвестно ведь даже было, буду ли я ходить, а я собиралась лечить кого-то.

Спасибо, Господи! Ты знал, Ты все знал…

8

Вваливаются вдвоем – и мама, и папа, взъерошенные, взволнованные, прямо в пальто.

На руках у папы – драгоценный сверток в голубом одеяле. Ребенку не больше месяца.

– Доктор, у нас беда, у нас температура тридцать семь и пять!

– Сколько ребенку?

– Две недели!

– Вы ведь не с моего участка?

– Нет, доктор, ну, пожалуйста, нас посмотрите, у нас ведь температура, а наш врач будет через два часа!

Две недели – срок солидный. Отказывать нельзя.

– Пойдите разденьтесь, с ребенка одеяло снимите и спокойно заходите.

Приходят. И так, и эдак ребенка кручу и ничего плохого в нем не нахожу. Замечательный мальчик, в весе прибавка хорошая, вес – около четырех килограммов. Папа и мама симпатичные, молодые, видно, что дитя – от любви. Кормится грудью. Наконец меня осеняет:

– А вы где температуру мерили?

– В прямой кишке!

Ну, слава богу!

– Что же вы, милые мои, сразу не сказали! В прямой кишке температура всегда на градус выше!

Ставлю сама ребенку градусник под мышку и усаживаю их мерить температуру. Так и есть – тридцать шесть и пять!

Они еще не верят, долго переспрашивают, потом сами ставят градусник под другую ручку.

Результат тот же.

За время своей работы я давно привыкла к тому, что люди не верят. Я привыкла к тому, что перепроверяют, что бегают от одного врача к другому, а потом сверяют назначения. Анекдот на вызове – вхожу, а меня спрашивают: «Доктор, а вы платный врач или бесплатный?» То есть они вызвали сразу платного врача и бесплатного. Потом они сверят назначения, и у них будет информация к размышлению. Это случилось со мной в начале работы на этом участке, когда еще не все больные знали меня в лицо.

Если позволить себе малейшее чувство обиды на такие случаи, работа становится невыносимой пыткой. Что может быть хуже, чем постоянные страдания от недоверия! От любого недоверия! Тем более тяжело в этом плане участковому – сколько может быть над ним консультантов всех рангов и мастей!

Спасибо, Господи! С течением лет Ты научил меня спокойно переносить чужое недоверие, вернее, научил мое сердце быть готовым к нему. И в то же время научил меня в достаточной степени доверять себе, своему опыту, своей бдительности, что ли. Я спокойна – если хочешь, иди к любому консультанту, все проверяй, что хочешь. Твое право. Я же отвечаю за то, что говорю я.

И частенько больные мои любимые, пройдя множество консультантов, возвращаются в поликлинику с самым банальным вопросом: «Доктор, а что же нам все-таки делать?»

Не то что ко мне, такой хорошей, возвращаются, а в поликлинику, к своему задерганному участковому.

А иногда люди идут на прием к врачу с четким желанием услышать именно то, что они хотят. Осознанно, или нет. Вот и эти молодые и симпатичные решили, что ребенок у них болен. Они уже настроились свернуть горы! Они, несомненно, уже подключили всех знакомых и договорились о платных консультациях где-нибудь в Институте педиатрии!