– Можешь не говорить. Новички склонны представлять светбелее и беззубее, чем он есть. И лишь представить всю черноту мрака у них всеравно не хватит воображения, – сказала Ламина и посмотрела на Ирку сквозьбокал.

Лицо у нее при этом стало такое, точно Ламине было безумноинтересно, останется ли Ирка Иркой или превратится в нечто совершенно иное,сокрытое от обычного зрения.

– Валькирии не свет. Они лишь слуги света, –осторожно сказала Ирка, всматриваясь сквозь бокал в увеличившийся, выпуклый,затуманенный стеклом глаз Ламины.

– Спасибо, что напомнила. А то мы, знаешь, моглиразмечтаться и забыться, – заметила Ламина, но опять же ирония была совсемне очевидна. Напротив, голос валькирии прозвучал грустно. Луна редко бываетвеселой. Это не ее стихия.

– Давно хотела спросить тебя кое о чем, если ты невозражаешь… – невинно продолжала Ламина.

Ирка напряглась.

– Да, пожалуйста…

– Ты хочешь сказать, что искренно мне ответишь? Несоврешь?

– Смотря на какой вопрос, – сказала Ирка.

Внутри у нее все застыло.

Ламина усмехнулась. Выражение ее лица стало еще более отрешенным.

– Ничего личного или, во всяком случае,интимного… – мягко начала Ламина и вдруг резко выбросила вопрос: – Какпоживает твое копье?

– Мое копье? Нормально, – с недоумением сказалаИрка.

Отвечая, она почувствовала, что разговор за столом смолк итеперь на нее смотрят все валькирии и их оруженосцы. Наблюдают с нетерпеливым,сосредоточенным и, пожалуй, озабоченным любопытством.

– Что, действительно нормально? И ты ничего незамечала? Вообще ничего? – вкрадчиво спросила Ламина.

– Нет, – ответила Ирка растерянно.

Она попыталась припомнить, не сотворила ли она в последнеевремя что-нибудь такое со своим копьем, что могло бы вызвать осуждениевалькирий. Нет, кажется, не сделала да и вообще давно его не вызывала.Тренироваться одной, без понуканий Багрова, ей, признаться, было лень.

– А почему ты спросила про копье? – набравшисьсмелости, поинтересовалась она у Ламины.

Уклонившись от ответа, валькирия лунного копья протянуларуку.

– Если все в порядке, так материализуй его! Вызови! Яхочу взглянуть сама! – потребовала она.

Ирка хотела послушаться, но внезапно кто-то громко, дажегрозно окликнул:

– ЛАМИНА!

Ирка и Ламина разом обернулись.

Это был первый случай, когда Ирка видела Фулонуразгневанной. У ее рта залегли решительные морщины. Ирка внезапно осознала, чтовалькирия золотого копья гораздо старше, чем она, Ирка, представляла.

– Ламина, я уже говорила тебе и хочу повторить еще раз.Девочка ничего не знает и ничего не должна узнать! Во всяком случае, от тебя! –ледяным тоном произнесла Фулона.

В ее голосе было столько власти, что Ламина уронила бокал.Тут невольно представляется нечто синематографичное – стеклянная размазаннаямолния, краткий, бесконечно жалобный звон, возможно, капля крови, но, увы…ничего этого не было. Проза жизни глушит надежды ломом, завернутым в пыльнуюштору бытия. Бокал зацепил стол и благополучно съехал на ковер по скатерти,сохранив хрупкую жизнь.

В этот момент кто-то радостно и шумно прогрохотал покоридору. Из кухни примчалась хозяйственная Гелата, которая даже в гостях неусидела за столом и ушла делать салаты. Попутно она успела накричать на своегооруженосца, который ухитрился влезть в ванную и попрыскаться дезодорантомХаары. Это был тот самый здоровяк, который в квартире у Гелаты упорно вбивалсвои гулливерские ноги в тапочки-зайчики.

Гелата тащила его за руку, как гневная мать свое малоумноедвадцатилетнее дитя, явившееся в общую песочницу с пожарным ведром и с сапернойлопаткой и пинками вышвыривающее из нее других, более мелких обитателей.

– Он у меня чумной! Духи и шампуни спокойно видеть неможет!.. – извиняясь, сказала она Хааре.

– Хы! А че тут такого? Жалко ей, что ли? Не обеднеет отодного пшика! – заявил оруженосец, не выказывая особого смущения.

Гелата покраснела. Краснела она очень подмосковно: шеей иверхом груди. На щеках же появлялось лишь несколько помидорных пятен.

– Да хоть при людях не спорь со мной, ирод! Тоже мне,взял манеру!.. – шепнула она, толкая его локтем.

Оруженосец гоготнул как глупый молодой гусь и затих. Ирка соблегчением подумала, что не один ее Антигон разнузданный. Встречаются и другиезапущенные случаи.

И лишь Хаара не расположена была никому прощать.

– А ну иди-ка сюда, дружок! Я хочу тебе кое-что сказатьпо секрету! – позвала она, и оруженосец Гелаты сжался под ее яснымвзглядом так же, как до этого Антигон.

– Не надо! Я больше не буду!.. Подумаешь, одинпшик! – заныл он толстым голосом.

Таамаг по просьбе Радулги стала передавать ей салатницу, нокогда Радулга взялась за нее, обнаружилось, что Таамаг не может разжать рук имашинально тянет салатницу к себе.

– Эй! Проснись! У тебя это опять началось! –окликнула ее Радулга.

Таамаг спохватилась и, смутившись, отпустила салатницу.

– Что с ней такое? – шепотом спросила у БэтлыИрка.

– Синдром младшего ребенка из неблагополучной семьи. Нукогда все приходится отвоевывать, за все драться и человек уже органически неспособен делиться… Ты же знаешь, что она младший ребенок? – шепнула ИркеБэтла.

– Кто, Таамаг?

– Ну да. У нее четыре старших сестры. Они и сейчас кней приезжают иногда. Конкретные такие тетеньки. Старшая сестра – тренер поборьбе. Вторая – в спецподразделении. Еще одна – надзиратель в женской колонии.Про последнюю я мало что помню. Кажется, беспризорников ловит или карманников.Если хочешь узнать больше – спроси у самой Таамаг, – посоветовала Бэтла.

Однако Ирка решила, что ей и так уже все понятно. Поживешь стакими сестренками годик, и социальная адаптация тебе обеспечена… Да,неисповедимы пути, ведущие к свету.

Бэтла, приплюсовавшая к прошлым двум бокалам шампанского ещедва, пришла в неукротимое расположение духа. Ей захотелось поведать Хааре, каксильно она ее любит, но Хаара, промывавшая мозги оруженосцу Гелаты, ее неслышала. Бэтла огорчилась и стала бросать в Хаару горошинами из салата.Почему-то меткость ей изменяла, и горошины попадали не в Хаару, а в Радулгу иХолу.