На улице было довольно прохладно. Холодный воздух раннего заполярного утра неприятно цеплялся за кожу, пробирался до самых костей. Судя по промокшей земле, покрытой лужами дороге, ночью прошел сильный дождь. Облака несколько разошлись, местами обнажив светло-голубую гладь неба, но кое-где еще висели темно-свинцовые тучи, готовые в любую минуту разразиться новым зарядом дождя.

Спрятав ладони под мышками и трясясь не то от холода, не то от похмелья, Алексей спустился с деревянного крыльца и обнаружил, что он не один вылез на улицу в столь ранний час. Несколько мужичков в рабочей одежде, попыхивая папиросами, что-то бурно обсуждали, стоя прямо по центру дороги, чуть ниже по улице. Из окна второго этажа стоящего напротив дома высунулась древняя старушка с заспанным лицом. В отдельных окнах то и дело шевелились занавески и показывались встревоженные лица.

Что-то громыхнуло вдали. Потом еще и еще… Мощно, гулко, ударив многократным эхом по сопкам. Звук этот напоминал гром или грохот больших товарных грузов при их швартовке в доках. Но погода была явно не грозовая, а порт находился в другой стороне.

Стихло. Но всего на пару секунд. Новая череда мощных грохотаний донеслась издали сквозь монотонный рев сирены.

Речкин бросился к мужикам, что стояли в центре дороги.

– Что происходит, товарищи? – взволнованно спросил Алексей, оказавшись возле троицы.

Мужики хмуро покосились на синие галифе Речкина.

– Да хрен поймешь! – неопределенно пробормотал один из них, не вынимая папиросу изо рта.

– Бред, конечно… Но вроде как самолеты в той стороне летают… – пожав плечами, ответил второй, самый старший на вид из всех троих, указывая толстым пальцем в сторону Колы.

Алексей попытался разглядеть хоть что-нибудь там, куда целились пытливыми взорами все трое. Определить точное направление на городок Колу было не так-то просто. Городские постройки закрывали обзор покатыми крышами, скрывали нужное направление и зеленые склоны сопок. Отсюда хорошо просматривался лишь дальний край залива, в районе Абрам-мыса. Старательно прочесывая глазами небо над южной окраиной города, Речкин вскоре увидел, что искал. Несколько мелких, как песчинки, черных точек кружили в строго определенном районе, то ныряя вниз, то уходя высоко вверх. Облаков в той части неба почти не было.

«Бомбардировщики не действуют в условиях низкой облачности. Она мешает возможности совершения точных пикирований на цель и держит в зоне поражения зенитным огнем…» – вспомнилось Алексею из курса общей тактики, которую он проходил на первом курсе военного училища.

В следующую минуту со стороны Колы послышался треск выстрелов.

– Зенитки… – проронил Речкин и, под шокированными взглядами работяг, рванул вперед по улице, по направлению к заливу.

Охваченный сильнейшей тревогой, Алексей позабыл про дрожь в теле и похмелье. Только сердце бешено колотилось в груди, а мозг возбужденно пытался привести мысли в порядок.

Сам не заметив, как добежал до конца Ленинградской, Речкин замер на краю обрыва, покрытого молодой зеленой травой. Под обрывом плотно сбились портовые постройки, за которыми открывалась темно-серая гладь залива.

Еще одна серия раскатистых грохотаний, плотная стрельба зениток, и около дюжины черных точек, совершив заключительный круг над Колой, устремились на северо-запад, к Мишуковскому мысу.

Над заливом царило спокойствие. Почти идеальная гладь воды принакрылась редким рваным туманом. Словно зачарованный, Алексей наблюдал, как точки стремительно увеличивались, принимая несомненные очертания самолетов. Они пронеслись над противоположным берегом залива и стремглав вонзились в серую завесу облаков, оставив вслед за собой лишь рычание моторов, которое становилось с каждой секундой все глуше и глуше, пока и вовсе не стихло. Встревоженные страшным грохотом чайки еще долго кричали уныло и пронзительно, кружа над водой.

Вскоре Речкин был дома. Под взволнованным взглядом супруги он быстро надел форму, снаряжение, проверил документы. Нина молча сидела на краю софы, как проснулась – в одной лишь ночной сорочке. Ее тонкие пальцы, побелев, напряженно впились в натянутый на колени край одеяла. Ваня продолжал спокойно спать в маленькой детской кроватке. Захар Фролович, мучаясь похмельем, нервно курил у окна на кухне, уничтожая папиросу за папиросой, Клавдия Семеновна разогрела на печи чайник для зятя. Все хранили молчание, напряженное, а оттого очень хрупкое.

Быстро опустошив стакан крепкого сладкого чая, Алексей коротко буркнул:

– Я в военкомат, скоро буду…

На самом деле Речкин вдруг осознал, что не имеет ни малейшего представления, куда надо обращаться в такой ситуации. Вариантов было всего два: военкомат либо комендатура. Первый вариант просто находился ближе к Ленинградской улице, поэтому Алексей решил идти именно туда.

Проспект Сталина проснулся не по-воскресному рано. На улице то и дело стали появляться пробужденные страшным грохотом и воем сирены прохожие. Одни спешили куда-то по своим делам, другие, собираясь небольшими компаниями, обсуждали произошедшее, тихо, осторожно, сонно. Несколько военных грузовиков пронеслись по проспекту. Одни – пустые, другие – набитые солдатами, лица которых выражали полное недоумение и тревогу. В остальном же город жил в своем штатном режиме: репродукторы вещали утреннюю зарядку, на крупные перекрестки вышли регулировщики, дворники мели улицы.

Около городского военкомата собралось около десятка человек, когда Речкин добрался до него. Но с каждой минутой подтягивались все новые и новые люди в военной форме, различных рангов и родов войск. Здесь был и высокий худощавый капитан средних лет с петлицами артиллериста, молодой старлей в форме инженерных войск, сержант-связист, даже майор ВВС с орденом Красной Звезды на груди и многие другие… Но не было самого нужного здесь – военкома.

Сам военкомат был закрыт. Появившийся в дверном проеме молоденький сержант лишь развел руками, испуганно озирая толпу, среди которой было множество офицеров, и вновь затворил дверь.

И здесь, среди собравшихся, в основном отпускников и командировочных, гуляли бесчисленные слухи, сплетни, пересуды. Кто-то якобы вспомнил, что планировались учения авиации на это время, кто-то слышал, что на железнодорожной станции в Коле взорвались несколько цистерн с горючим, иные утверждали, что это была самая настоящая бомбежка со всеми вытекающими выводами. Речкин, подавленный недосыпом и похмельем, в числе немногих молчал.

Прошло больше часа, прежде чем к крыльцу военкомата подъехала натертая до парадного блеска «эмка». Но и прибывший на ней военком, усталый и грузный на вид, не внес никакой ясности, а лишь молча проследовал в глубь здания.

Толпа переместилась вслед за ним. Алексей успел расположиться на одной из деревянных скамеек, расставленных вдоль стен, и так и задремал сидя.

Лишь около восьми утра раздался долгожданный скрип двери, которая вела в кабинет коменданта. Он обвел присутствующих строгим вкрадчивым взглядом и звучно пробасил: