На входе привычно раскинуло свои могучие когтистые лапы чучело огромного бурого медведя. Алексей уже раньше бывал в этом ресторане, но всякий раз поражался размерам этого свирепого хищника.

В помещении было почти пустынно. В уютном полумраке ресторана, освещенном лишь несколькими настольными свечами, комнатным красным абажуром над баром и тусклым уличным светом, едва пробивающимся сюда сквозь плотные, узорчатые, под потолок, портьеры, Алексей разглядел всего несколько занятых столиков. Цены здесь кусались. Ресторан был самым дорогим в городе и посещался, как правило, иностранцами, рядовой же мурманчанин едва ли мог позволить себе поход в это место. В дальнем углу, сливаясь своим черным фраком с лакированным блеском пианино, вытягивал игрой пальцев какую-то незнакомую и до безобразия заунывную мелодию седовласый пианист.

Официант, который старательно натирал бокалы за барной стойкой, встретил лейтенанта без особого энтузиазма. Два кубаря в петлицах Речкина не сулили ему хороших чаевых. Кроме того, он и вовсе отказался продавать мороженое навынос, утверждая, что может подать его только в посуде. Однако накинутые сверху четыре рубля сделали свое дело. Убрав под стойку бара вместо шестнадцати рублей двадцать, официант вынес две порции «Пингвина» в бумажных стаканчиках. Сумма, конечно, вышла кругленькой для мороженого при довольно небогатом жалованье лейтенанта погранвойск НКВД, но Речкин мысленно махнул на это рукой. Отпуск все-таки!

Довольный собой, Алексей выскочил из «Арктики» с бумажными стаканчиками в руках.

Ресторанный ансамбль запахов пищи, табака, выпивки и парфюмерии сменился бархатистой, летней уличной свежестью.

Нина, укачивая на руках ребенка, который, наигравшись за день, теперь заснул крепким сном, встретила мужа недовольным взглядом.

– Я уже себе все места отсидела! Ванька спит давно! Ты где шатаешься? – полушепотом, чтобы не разбудить сына, прошипела она, подобно змее.

– Да в ресторан я заскочил! – протянул супруге один из стаканчиков Алексей. – Держи!

– Хоть бы сказал куда пошел! – все так же шепотом возмутилась Нина. – А он работает еще?

– До двенадцати вроде.

– Пойдем домой уже! Ванька спит, и сама я засыпаю! – устало взглянула на мужа Нина.

Они медленно вышли из сквера и пошли по деревянному тротуару Ленинградской улицы в другой ее конец, где жили родители Нины.

Солнце уже скатилось к горизонту. Понемногу горожане стали расходиться по домам. Заметно поутихли и тревожные переклички чаек. Все стихало вокруг. И только порт неустанно громыхал бесчисленными грузами. Улицы пустели на глазах, окна домов сонно зашторились. Город засыпал под беспрестанным светом северной июньской ночи.

Алексей и Нина полагали, что родители уже спят. Они осторожно вошли в квартиру, виновато съеживаясь от каждого скрипа дощатого пола. В коридоре большой коммуналки было темно. Под вешалкой, на которой висели вещи отца и матери Нины, аккуратно были расставлены несколько пар мужской и женской обуви. Двери соседей, находящиеся справа от входа, были заперты на амбарный замок – вся семья недавно уехала в отпуск. В напоминание о них остались детский трехколесный велосипед, коляска и сноп всевозможных удочек, составленных в углу. Дверь слева, ведущая в комнату родителей, была приоткрыта. Сквозь оставленную щель Алексей заметил, что их кровать по-прежнему заправлена. С кухни же, расположенной прямо по коридору, послышались голоса и тихий звон, напоминающий удары чайной ложечки о стакан. Опасения Алексея и Нины были напрасны – родители еще не спали.

Нина скинула свои крохотные туфли, небрежно пихнула их ногой под самую дверь и быстро проскочила в комнату с маленьким Ваней на руках, который спал крепчайшим детским сном. Алексей не спеша стянул сапоги, аккуратно заправил в них портянки и поставил их рядом с родительской обувью. В доме тестя и тещи он старался выглядеть педантом во всем, что, однако, весьма противоречило его поведению в собственном жилье. Нина же, напротив, из честолюбивой, домовитой хозяйки превращалась в откровенную хавронью, словно стены отчего дома возвращали ее в детство.

Алексей надел на босые ноги домашние тапочки из жесткого дерматина, некогда облюбованные им при первом визите и теперь покорно ждущие его всякий раз. Встав перед зеркалом, он старательно зачесал набок волосы пластмассовой расческой, которую носил в кармане галифе, снял поясной ремень и, повесив его на вешалку, проследовал на кухню.

Тесть и теща, занятые беседой, не услышали прихода молодых и замерли с недоуменными выражениями лиц, увидев вошедшего зятя.

В следующую секунду мама Нины громко рассмеялась, приложив ладонь к груди:

– А я уж грешным делом подумала – соседи! – облегченно выдохнула она. – Забыла совсем, что уехали ворчуны эти!

– Здравствуйте, Клавдия Семеновна! Здравствуйте, Захар Фролович! – чуть вытянув краешки губ в виноватой улыбке, шепотом поздоровался Речкин.

Смекнув в чем дело, Клавдия Семеновна тоже понизила голос:

– Ванька спит?

– Ага! Уснул разбойник! – вновь улыбнулся Алексей и охотно пожал протянутую тестем жилистую руку.

Кухня была довольно просторной. У самого входа потрескивала сухими поленьями выбеленная кирпичная печь. У противоположной от входа стены, меж двух окон, зашторенных полупрозрачными белыми занавесками, с вышитым на них серебристыми нитками витиеватым рисунком, стоял большой овальный стол, традиционно покрытый красной скатертью. В дальнем углу висел самый обычный рукомойник с примитивнейшим водостоком под белой эмалированной раковиной. Чуть выше его, на стене, находилась металлическая сушилка для посуды, состоявшая из нескольких этажерок. Кухонное убранство дополняли несколько столешниц, небольшой сервант при входе. В центре кухни, под самым потолком висело радио, а слева от входа, на отдельной настенной полке размещался патефон, там же пылились и пластинки к нему. По меркам небольшого отдаленного от Центральной России Мурманска, где отдельные квартиры, как и квартиры на две семьи, являлись большой редкостью, ее размеры позволили бы вполне справляться с готовкой и приемом пищи семьям четырем. Речкин вдоволь насмотрелся на коммуналки в Харькове во время учебы, и в сравнении с ними эта выглядела настоящими хоромами. Кроме привычного кухонного скарба здесь, за стеклянными дверцами серванта, красовались различные фужеры, бокалы, а также хрустальные вазы и салатницы. Часть из них теща часто привозила из Ленинграда, где жили ее родственники, другая часть принадлежала соседям. Даже тазы для мытья хранились не на кухне, а в коридоре, а продукты обеих семей соседствовали в погребе. Добавляли домашнего уюта две картинки-репродукции ленинградского художника Рылова «Тучков мост» и «В зеленых берегах», которые висели на стене в самом центре кухни. Речкин хоть и был далек от эстетического любования живописью, но что-то непреодолимо притягивало его в этих творениях. Скорее всего напоминало родное Подмосковье, хоть и рисовал Рылов пейзажи ленинградские.

– Может, чайку? – предложила Клавдия Семеновна, заботливо пододвигая к зятю располневшей к старости бабьей рукой деревянный табурет.