Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через полтора часа в моём кабинете собрались все вызванные. Даже Долгоруков, тяжело шагая подагрическими ногами и одышливо отдуваясь, приковылял. Увидев входящего старика, я немедленно подхожу к нему и, придерживая под локоть, аккуратно помогаю сесть в кресло. Чёрт, а ведь жить ему осталось всего ничего! Жаль, как жаль, что нельзя вот так вот, по мановению волшебной палочки, продлить ему жизнь годков эдак на «дцать»! Где я себе такого же верного премьера найду?..
Владимир Андреевич смущённо бормочет признательные слова, но я уже за столом. Ну-с, все в сборе? Начнём, благословясь:
– Я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…
У всех собравшихся, кроме Долгорукова, на лицах усмешки. Ещё бы: цитата из «Ревизора». Ох, судари вы мои… Вы и представить себе не можете, насколько всё сейчас будет не смешно!
– Крестьянство в Российской империи находится на грани вымирания. Уже сейчас примерно половина мирян находится за гранью голода и нищеты. Даже те, у кого есть лошадь или рабочий вол используют землю самым примитивным, варварским способом. В деревнях свирепствуют заболевания, безграмотность не поддаётся описанию. А что будет, если в этот или следующий год случится недород? Если уже сейчас, в урожайный год чуть ли не половина крестьян вынуждена побираться, чтобы хоть как-то прожить до весны?
– Но мы же выдавали продовольствие из государственных запасов! – возражает Димыч. – Да, перед этим урожайным годом было три подряд неурожайных![5] Но мы ведь готовились к этому событию, сделали запасы…
– Да, мы подготовились, да, на этот раз смертность была ниже, но она всё равно БЫЛА!!!
Его сиятельство граф Рукавишников отводит глаза. Хотя как раз его вина в этом минимальная – он за свой счёт построил в Поволжье десятки элеваторов, на которых несколько лет копил зерно, обладая послезнанием, что продовольственный кризис из-за многолетнего неурожая обязательно случится.
Собравшиеся молчат, пока не понимая, куда я клоню.
– Серж, можно задать тебе один вопрос?
– Конечно, государь. Я постараюсь ответить…
Васильчиков преданно смотрит на меня. Противно его огорчать, но что я могу сделать?
– Насколько я знаю, дорогой мой друг, ты самый-пресамый крупный землевладелец нашей благословенной империи[6]… Скажи мне, пожалуйста: сколько ты платишь налога со своих земельных угодий?
Задумавшись на мгновение, председатель КГБ рапортует, оговорившись, правда, что это – приблизительная цифра.
– Так, замечательно. Если разделить эту сумму на двадцать семь тысяч – ведь у тебя примерно столько? – Сергей кивает. – Получим налог на одну десятину, так, господа министры?
Собравшиеся с недоумением соглашаются.
– В таком случае, я попрошу вас, господин Вышнеградский, как министра финансов ответить мне на простенький такой вопросик: это как так получается, что у Сереги… прошу прощения, у князя Васильчикова, налог на одну десятину в ДВА РАЗА ниже, чем у крестьянина?! Пока отвечает Вышнеградский, господину Манасеину приготовиться. Предложения, как министра юстиции, по изменению создавшегося идиотского положения!
Васильчиков сидит, точно громом пораженный. Бунге ожесточённо черкает что-то в записной книжке, Манасеин глядит куда-то в пространство. А Долгорукова и вовсе – того и гляди удар хватит. Только Димыч смотрит на меня с каким-то новым интересом, уже, кажется, начиная догадываться, что будет дальше.
Вышнеградский начинает путанно объяснять что-то про укоренившиеся обычаи, про несовершенство системы налогообложения, про необходимость поддержать крупных производителей… Я прерываю его жестом и обращаюсь к Васильчикову:
– Серж, скажи честно: тебе важнее сохранить свои прибыли или же чтобы крестьяне перестали дохнуть с голоду?
Князь решительно встаёт:
– Государь! Если будет нужно для державы, я готов отдать свои земли в казну. Все! Я – не помещик, я – председатель Комитета Государственной Безопасности, и как вы, государь, неоднократно упоминали – защита порядка и опора трона! Для того чтобы прокормить голодающих – берите весь урожай с моих земель, государь! Я – слуга царю и народу!
– Если нужно – и мои урожаи забери, батюшка! – вступает вдруг Долгоруков. – Слава богу – тоже не обнищаю. А ещё я могу…
Манасеин, Бунге и Вышнеградский всем своим видом показывают, что и они готовы принять деятельное участие в спасении голодающих. Вот тоже мне – союз меча и орала! Ну, надо бы охладить их пыл. А то вон уже Димыч саркастически улыбается…
Я подхожу к Васильчикову, обнимаю его за плечи:
– Спасибо, Серж! Я не ждал от тебя ничего другого. И вам, Владимир Андреевич, глубокая моя признательность. Но вы неправильно поняли меня, друзья мои. Я не прошу от вас жертв. Я хочу, чтобы была восстановлена справедливость!
Я достаю исчерканные поправками листки с тезисами программы, набросанной мной ещё в дороге, по горячим, так сказать, следам. Как говорил на прошлогодних майских посиделках на моей «Ближней даче» бывший член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь обкома Ленинградской области Григорий Васильевич Романов (он же ныне – мой родной дядя – великий князь Павел Александрович), послезнание только помогает нам предвидеть негативные последствия того или иного шага, но верных рецептов дать не может. А вопрос сельского хозяйства не имел какого-либо положительного решения в нашей стране за всю её историю!
Это значит, что отдуваться, придумывая новый путь обустройства России, придется мне! Эх, ну понеслась…
Через двадцать минут мои министры наконец понимают, чего я хочу конкретно. И повисает долгая пауза.
Как говорила одна моя знакомая в той, иной жизни, «от драматической паузы Станиславского до фразы: «Взвод, пли!» – иногда очень маленькая дистанция». И теперь я лишний раз убеждаюсь в её правоте…
– Гхм… Государь, если вы позволите старику высказаться, – начинает Долгоруков – то боюсь, что попытка исполнить ваше м-м-м… требование может привести к ужасным последствиям. Возможны бунты… э-э-э… я хотел сказать – заговоры. Так сказать, комплоты…
– Новое тайное общество, как шестьдесят пять лет тому назад![7] – бухает со всей прямотой Манасеин. – И нет никакой гарантии, что его удастся подавить так же легко…
– Ну, это уже не ваша забота, любезнейший Николай Авксентьевич, – едко вворачивает Васильчиков. – Заговорщиков мы удавим – как два пальца об асфальт, государь!
– Государь, – это включается Вышнеградский, – я, разумеется, понимаю, что прогрессивный налог на пахотную землю – вещь совершенно правильная и закономерная. Но, как совершенно правильно отметил его светлость, введение такого налога чревато самыми фатальными последствиями…
– А я – полностью поддерживаю вас, государь! – Николай Христианович Бунге поднялся и теперь вещает, точно с трибуны. – Прогрессивный налог на землю, во-первых, и законодательная регламентация отношений между помещиками-работодателями