Ты пишешь, что монотонность семейной жизни вожделенна для тебя — тогда как я откусила бы себе палец, только бы испытать то, что для тебя — скучная обыденность: огни сцены, поклонение толпы, вихрь непрерывных развлечений…

Но все же решиться на то, что ты предлагаешь, я не могу. И не потому, что это безумие, а потому, что я заранее уверена в неуспехе. Вспомни, с кем ты имеешь дело: с бездарной ленивицей, никчемной домохозяйкой, бесполезным, ни к чему не приспособленным существом. Да меня раскусят в одну минуту, не успею я даже рта раскрыть!

Больше писать не могу, потому что Луизе Палне не терпится задать мне выволочку: выудив из супа колесико от будильника, она долго жевала его, искренне полагая, что это фигурно нарезанная морковка. Остановилась она, лишь когда прощально хрустнул ее последний натуральный зуб.

А все мой сынок Митька, его художества… Пойду отчитывать его вместо того, чтобы объявить ему благодарность и выплатить небольшую поощрительную премию.

А ты говоришь, семейная жизнь…

Лиля».

Памятник на кладбище выглядел непрезентабельно — ржавая, с чешуей облезшей краски времянка с выцветшей от дождей и солнца фотографией. Даты рождения и смерти тоже размыты дождем.

Вот и разбери, когда родилась, когда померла невинноубиенная страдалица… Стороннему человеку и не расшифровать буквочисленный ребус, испорченный атмосферными осадками.

Выцветшие венки тоже оказались мало информативны. Вместо традиционного «помним, любим, скорбим», на красной ленте читалось многозначительно-непонятное «мним лю».

Совсем неприятно выглядел памятник. Как-то даже оскорбительно для памяти покойной покосился он набок, приналег одной стороной на куцую некрашеную оградку, а другой потонул в иссушенном июльской засухой бурьяне.

«Я бы обиделся, если бы жена, которой у меня, слава богу, нету, мне такой памятник сварганила», — подумал Веня, неодобрительно глядя на ржавую жесть.

— Уважаемый, вы, наверное, надгробие желаете поправить? — прозвучал за спиной вкрадчивый вопрос. — Очень уж мизерно ваше личное надгробие выглядит, прямо перед соседями-упокойниками стыдно.

Говоривший оказался обтерханным гражданином преклонных годов, на лице которого по буквам читалась неутоляемая страсть к спиртному, давно переросшая в манию.

— Могу, кстати, поспособствовать. Выполняю свои профессиональные обязанности точно и в срок, — доверительно поведал говоривший. — А зовут меня Сифоныч. С хорошим человеком всегда можно столковаться… Или, может, уважаемый, вы хотите на подхоронку? Или содержимым могилы пристально интересуетесь?

Но Веня «на подхоронку» не хотел, а хотел подробно расспросить кладбищенского аборигена.

— Вот что, папаша, — начал он. — А нельзя ли…

— Можно, — кивнул Сифоныч. — Прикажете приступать?

В этот момент доверительная интимность мужского тет-а-тета была внезапно нарушена благообразной старушкой, которая, вынырнув из-за могильного креста, спугнула Вениного собеседника.

Поди прочь, Сифоныч, диаволово отродье, приспешник лукавого и его верный соратник! Нет тебе покоя на земле, не будет и услады на небе. Будешь проклят ты, кладбищенский вор и осквернитель могил, во веки бесконечных веков!

Не верьте ему, молодой человек, не поддавайтесь на льстивые посулы и увещевания. Он цветы с могил на рынок за полцены сдает, венки по похоронным конторам разносит, а траурные ленты школьницам на плетение кос дарит. И даже более того: присматривает богатые захоронения с целью дальнейшего использования. Я с ним уже полгода борюсь, все безрезультатно. Уже и в ФСБ, и президенту писала — да все без толку, никого наши покойнички не интересуют. А они же беспомощные, как дети, за ними глаз да глаз нужен.

Вы, молодой человек, наверное, баночку для цветочков ищете? Вам, наверное, невмоготу, так хотите своей почившей в бозе супруге приятный сюрприз сделать?

Что, не ваша супруга? Жаль. А то бы мы с вами вместе на этого проклятущего Сифоныча напустились… Обороли бы его в четыре руки!

Я тут кажный день бываю, к своему мужу наведываюсь. Общаемся мы с ним по мере возможности, обсуждаем погоду и настроение в природе. Я ему вкусного приношу и портрет его мыльным раствором обмываю. Все время мимо вашей родственницы прохожу, и, надо сказать, мне удивительно видеть ее персону в таком заброшенном состоянии. Или у вас денег нет на приличный памятник? Или вы только недавно из мест не столь отдаленных вышедши?

А, понятно… Значит, дальний родственник в кратковременной командировке… Стесненный в средствах и во времени… То-то я вас на похоронах не видела — верно, поспеть не смогли по всеобщей занятости?

Конечно, помню ее похороны! И мужа упокойницы тоже помню, но смутно — такой, кажется, упитанный господин средних лет. А еще детишек припоминаю и пожилую даму в бигудях. И так все организовано было — просто прелесть! Даже позавидовать можно. Я даже подумала, что теперь эту новенькую памятниками и венками засыплют, будут ее могилку содержать в образцовой показательности, устроят ей кованую оградку, скульптуры ангелов и прочий кладбищенский «от кутюр».

Да только не так оно на поверку вышло. Никто к упокойнице в гости не заглядывал. Лишь однажды какая-то дамочка прибегала, по виду — сестра. Только она маникюр марать не стала, букетик скромный в изголовье положила — и все. А еще фотографию хотела из рамочки достать, все копошилась да пыхтела возле памятника.

Плакала ли? Да мне по слабости глаз и дальности расстояния плохо видно было. А вот портретом, конечно, сильно интересовалась, наверное, хотела сохранить его для пущей памяти, только чего там сохранять, — глаза, пожалуй, различить еще можно, тогда как подбородок дождями смыло.

Да, вот такая судьба человеческая, как подумаешь — прослезиться хочется. Покуда жив ты, человече, землю топчешь, под кустом гадишь, след свой по мере возможности на земле оставляешь, а помер — даже портрета от тебя не останется. И ладно еще, коли в первозданной целостности тебя в гробок положат, а то как вашу родную родственницу в землю положили — тут, прямо скажем, радостного мало.

Даже и много ей было полных двух метров и маленькой ямки хватило бы. И то сказать, соскребли после нее — младенец в пеленку больше нагадит. Родственникам тоже удовольствия никакого: ни поцеловать любимого упокойника на прощание, ни порыдать в жилетную пуговицу. Не очень это интересно — в пепел рыдать. Опять же нет полной уверенности в том, что похоронили именно то, что требовалось, не посторонний какой-нибудь предмет — кусочек костюма или там левая кроссовка…

Какая кроссовка? Обнаковенная, на завязочках. Местами розовая. Ее вроде неподалеку от места, так сказать, кремации нашли. Значит, так ее, сердешную, опрокинуло, что аж кроссовка перекувырнулась и отлетела на удивительное расстояние — километра на два или даже три — на поминках болтали.

Как подумать, — грустно это все. Мало радостного — особенно родственникам. Очень им неприятно, наверно, думать возле могилы, что там одна кроссовка лежит. И значит, желания не возникает этой кроссовке памятник ставить… Вот я как думаю-рассуждаю…