Внезапно она осознала, что надо бежать отсюда, и как можно скорее. Этот неподвижный человек с холодными глазами пугал ее.

— Ну что ж, не буду вам мешать, — сказала она. — Извините за вторжение.

Она пошла было к калитке, но тотчас остановилась. Неподвижный человек вдруг ожил. Достал что-то из кармана. Сперва она не разглядела, что это. А потом вдруг поняла — пистолет.

Мужчина медленно поднял оружие, целясь ей в голову.

Боже милостивый, успела подумать она.

Боже милостивый, помоги мне. Он хочет меня убить.

Боже милостивый, помоги мне.

Было без четверти четыре, 24 апреля 1992 года.

Утром в понедельник, 27 апреля, первый комиссар по уголовным делам Курт Валландер приехал в Истадское полицейское управление злой как черт. Он и сам не мог припомнить, чтобы когда-нибудь пребывал в таком скверном расположении духа. Злость даже оставила вещественный след — во время бритья он порезался, и на щеке красовался пластырь.

Ворчливо отвечая на утренние приветствия коллег, он прошел в кабинет, захлопнул за собой дверь, снял телефонную трубку, сел и уставился в окно.

В свои сорок четыре года Курт Валландер был в полиции на хорошем счету, его ценили за упорство и толковость. Но нынче утром им владели только злость и растущее недовольство. Воскресенье выдалось из тех, какие хочется поскорее забыть.

Во-первых, отец, который жил бирюком в своем доме неподалеку от Лёдерупа, на равнине. Отношения с отцом у него всегда складывались непросто. И с годами легче не стало, ведь Курт Валландер с растущей досадой замечал, что день ото дня все больше походит на отца. Пытаясь представить себе собственную старость, он сразу впадал в дурное настроение. Неужели ему суждено на склоне лет стать таким же брюзгливым и вздорным стариканом, который в любую минуту может выкинуть какой-нибудь совершенно безумный фортель?

В воскресенье днем Курт Валландер, как всегда, поехал к отцу. Они перекинулись в картишки, а потом устроились на веранде пить кофе, наслаждаясь ярким весенним солнцем. И тут отец без всякого предупреждения объявил, что собирается жениться. Сперва Курт Валландер решил, что ослышался.

«Нет, — сказал он. — Я жениться не собираюсь».

«Я не о тебе говорю, — отозвался отец. — Я о себе».

Курт Валландер скептически взглянул на него:

«Скоро восемьдесят стукнет, а ты жениться надумал».

«Я пока не помер, — отрезал отец. — Что хочу, то и делаю. Ты лучше спроси, на ком».

«На ком же?» — покорно спросил Валландер.

«Сам бы мог догадаться, — сказал отец. — По-моему, полицейским как раз и платят за умение делать выводы».

«Так ведь у тебя вроде нет знакомых ровесниц? Сидишь тут сам с собой, как сыч».

«Есть одна. И вообще, кто говорит, что жениться надо непременно на ровеснице?»

Курт Валландер сообразил, что речь может идти только о Гертруд Андерсон, пятидесятилетней женщине, которая трижды в неделю приходила к отцу стирать и убираться.

«Ты надумал жениться на Гертруд? А ее-то вообще спросил, хочет она выходить за тебя или нет? Ты же на тридцать лет старше. По-твоему, ты сможешь ужиться с другим человеком? Это у тебя никогда не получалось. Даже с мамой все шло вкривь и вкось».

«К старости нрав у меня стал помягче», — кротко ответил отец.

Курт Валландер ушам своим не верил. Отец женится? «Нрав к старости стал помягче»? Да он теперь вовсе несносный!

В итоге они поругались. И кончилось все тем, что отец зашвырнул свою чашку в тюльпаны и заперся в мансарде — там была студия, где он писал свои картины, неизменно на один и тот же сюжет: осенний закат, с глухарем на переднем плане или без, смотря по желанию заказчика.

Курт Валландер поехал домой, причем гнал, изрядно превышая скорость. Необходимо помешать этой безумной затее. И как это Гертруд Андерсон, проработав у отца все ж таки целый год, не поняла, что жить с ним совершенно невозможно?

Он припарковал машину в центре Истада, на Мариягатан, неподалеку от дома, и решил не откладывая позвонить сестре Кристине в Стокгольм. Пусть приедет сюда, в Сконе. Отец, конечно, никого не послушает. Но может, Кристина хоть немножко его образумит.

Сестре Валландер так и не позвонил. Поднявшись на верхний этаж в свою квартиру, он увидел, что дверь взломана, а через несколько минут установил, что воры унесли новенькую стереоаппаратуру, музыкальный центр для компакт-дисков, все пластинки, телевизор и видеомагнитофон, часы и фотоаппарат. Совершенно убитый, он долго сидел на стуле, раздумывая, что предпринять. В конце концов позвонил на работу и попросил позвать одного из инспекторов, Мартинссона, который, как он знал, дежурил в это воскресенье.

Ждать, пока Мартинссон ответит, пришлось долго. Небось кофе распивает, думал Валландер, и болтает с дорожными полицейскими, они проводят в эти выходные масштабную проверку уличного движения и сейчас наверняка сделали перерыв.

«Мартинссон слушает. Вы по какому вопросу?»

«Это Валландер. Ты лучше приходи сюда».

«Куда? К тебе в кабинет? Но ты же вроде выходной сегодня?»

«Я дома. Приезжай».

Похоже, Мартинссон уразумел, что дело важное. Больше он вопросов не задавал.

«Хорошо. Сейчас буду».

Весь остаток воскресного дня сотрудник технического отдела осматривал квартиру и составлял протокол. По молодости лет Мартинссон, который входил в группу Валландера, иной раз бывал небрежен и импульсивен. Но все же Валландеру нравилось работать с ним, не в последнюю очередь потому, что парень нередко выказывал изрядную проницательность. Когда Мартинссон и криминалист наконец ушли, Валландер кое-как привел в порядок дверь.

Большую часть ночи он лежал без сна, воображая, как надерет задницу этим ворам, если, конечно, сумеет их сцапать. А когда стало невмоготу сокрушаться по поводу утраты пластинок, принялся, уже безропотно, размышлять, что делать с отцом.

На рассвете Валландер встал, сварил кофе и разыскал страховой полис на квартиру. Сел в кухне за стол и, прихлебывая кофе, перечитал документ, злясь на тарабарский язык страховщиков. В конце концов швырнул полис на стол и пошел бриться. А когда порезал щеку, всерьез прикинул, не стоит ли сказаться больным, лечь в постель и с головой укрыться одеялом. Но мысль, что он будет торчать в квартире и не сможет поставить пластинку, была совершенно невыносима.

Сейчас, в полвосьмого, он, закрыв дверь, сидел за столом в кабинете. С натугой заставил себя наконец вновь стать полицейским и положил трубку на рычаг.

Телефон сразу же зазвонил. Эбба, из проходной.

— Ужасная история с этим взломом, — сказала она. — Они что, вправду унесли все твои пластинки?