Школа всегда остается у каждого человека в сердце. Просто кто-то запомнит веселые переменки, общение с друзьями и невероятно добрых и честных учителей, которых после урока непременно хотелось завалить вопросами и слушать, как Аристотель слушал Платона, а кто-то запомнит лишь духоту, слезы и испачканные мелом ладони.

Саша стояла у кабинета с начерченной мелом цифрой тридцать девять, подпирая стену. Стена была вся в побелке, и Сашина черная футболка с принтом рок-группы тоже сразу же стала какая-то белая. Из находившегося рядом женского туалета остро несло застарелой мочой, и Саша поморщилась. Поморщилась и заглянула в кабинет.

Елена Федоровна все еще была на месте. Старая, высохшая и совсем не страшная, она трясущимися от старости руками собирала свою сумку и искала очки, чтобы пойти домой.

– Елена Федоровна, – Саша твердо встала в дверях. Не бояться. Не бояться никого и ничего. – Я пришла извиниться. Не хотела вам грубить.

– Я понимаю, – Елена Федоровна сидела, сгорбленная и пропахшая мелом. Внезапно Саша поняла, что они с ней одного роста. И ее она так боялась? И ее появления ждала с замиранием сердца? И ее рецензии на свои сочинения она так пугали ее? – Вы, молодежь, вечно куда-то спешите. У вас свои переживания, свои страхи – и, конечно, вы думаете, что вас никто не понимает. Я всего-то хочу вас научить не только тому, что предписывает школьная программа, а самой жизни, чтобы не так больно было падать. А слушать или нет – это ваше дело. Чего тебе нужно, Мамонтова? Тебя месяц не было в школе, потом ты суешь мне свои справки – чего ты хочешь от меня?

– Я перевожусь в другую школу, – хотела сказать спокойно, а вышло горделиво. – В мае принесу аттестат, с сентября уже буду учиться в другом районе.

Как будто бы это не бегство. Как будто бы Саша не сбежала из собственной школы – семь лет ненависти и усталости, семь лет духоты и издевательств и семь лет пропахших мелом ладоней. Можно подумать, они сейчас просто мило обсуждают очередную ошибку, которую Саша допустила в школьном сочинении.

Елена Федоровна переменилась в лице, и Саша подумала, что сейчас она просто-напросто раскричится. Заставит ее делать какое-нибудь особенно сложное задание и доведет ее до слез. Ведь Саша, классе в пятом, частенько плакала у нее на уроках.

– Что за школа? – она говорила сухо и отрывисто.

– С литературным уклоном. В Марьиной роще. Буду туда ездить на метро и постигать азы словесности. Говорят, что в этой школе девяносто процентов поступают на филфак, а оставшиеся десять в другие вузы.

– Что ж, – Елена Федоровна поджала губы, но это казалось смешным. Уставшая семидесятилетняя женщина с трясущимися узловатыми руками и неряшливым пучком на голове. – Не собиралась тебя неволить. У тебя хороший потенциал, Александра.

Впервые за несколько месяцев классная руководительница назвала ее по имени.

Саша чувствовала, как по ее лбу течет струйка пота – слишком уж жарко здесь было. Хотелось открыть окно, хотелось высунуть голову и вдыхать сочный мартовский воздух, с запахами подтаявшего снега и очередной булочки, что выпекает соседняя пекарня.

– Вы так думаете?

– Я знаю. У тебя хорошие сочинения, что бы ты не пыталась мне говорить. У тебя хороший язык, неплохо выходят предложения, и, я думаю, в будущем это как-нибудь, да откликнется. Если бы ты следовала общепринятым правилам русского языка и литературы, ты была бы такой отличной ученицей. Жаль, что ты уходишь от нас, – она говорила это с каким-то усталым безразличием. – Ты ведь была такой хорошей девочкой. Учить тебя было одно удовольствие, если бы не твое странное поведение в последние месяцы. Я понимаю, что тебе сейчас трудно, и постараюсь тебе помочь. Аттестат у тебя будет – если перестанешь хамить учителям и прогуливать уроки. Согласна?

– Да, – Саша кивнула. – Еще раз извините меня. Я, правда, не хотела.

Елена Федоровна лишь махнула рукой, что была вся в мелу. Рука задела футболку Саши, и на ней остались белесые отпечатки. В былое время Елена Федоровна наверняка довела бы ее до слез своими придирками по поводу отсутствия у Саши школьной формы, но, кажется, такие мелочи сейчас ее уже не волновали.

– Иди. Надеюсь, ты примешь во внимание то, что тебе сказали. И постарайся, хотя бы немного, общаться с одноклассниками. Пожалуйста, Саш. Они такие же люди, как и ты.

Саша кивнула, уже зная, что не выполнит ее просьбу. О чем она может пообщаться с одноклассниками? О том, как она путешествовала по другим мирам и вызывала поле подсолнухов в один момент? О том, как она пролетала над городом и пыталась заглянуть в чужие окна? О дружбе и предательстве?

Отчего-то одноклассники с их дурацкими играми на телефонах, матом, криком и стремлением поменьше учиться и побольше пинать балду казались ей такими детьми. Детьми, которые никогда не видели пускающего слюни единственного и лучшего друга.

– Постараюсь. До свидания, Елена Федоровна.

Саша надела клетчатое пальто и вышла из школы. Пиная ногой камешек и слушая музыку, она принялась ждать автобус, который должен был отвести ее домой. Роберт Плант разливался у нее в ушах соловьиными трелями, одиночество наваливалось огромным снежным комом, а слезы подступали к горлу.

Ничего. Саша взглянула в глаза своему отражению в окне автобуса. Она справится. Когда-нибудь она обязательно научится жить заново.

Снова научится летать.

Весь конец марта и начало апреля Саша промаялась с долгами. Долгов за то время, пока ее не было в школе, накопилось действительно много. Где-то контрольная, где-то самостоятельная, где-то диктант: все это необходимо было написать и переписать снова, зазубрить наизусть, чтобы забыть после сдачи и вырезать как ножом где-то на подкорке мозга. Умом Саша понимала, что сама была в этом виновата, но ничего не могла с этим сделать: нервов тратилось все больше и больше.

Каждый день Саша приходила в школу к восьми утра и уходила оттуда в пять вечера, успев отсидеть на всяких дополнительных занятиях, которые ей к черту были не нужны. Она приходила домой, снимала с усталых ног красные кеды, прямо в футболке и джинсах валилась на кровать и закрывала глаза. От переутомления перед глазами мельтешили красно-желто-зеленые мушки, а голова кружилась и болела, но Саше так даже нравилось.

Ей нравилось то, каким резким рывком она вернулась в реальность. Как нагоняет пропущенное. Как из-за кучи домашнего задания спит по пять-шесть часов: мозг ее был настолько измотан, что просто отключался и включался по звонку будильника, не показывая совершенно никаких снов. И это тоже было ей по душе.

Никаких больше странных и пугающих снов с несуществующими родственниками, никакого больше Владлена, – ничего. Ей немного было жаль снов с троллейбусом, ведь именно эти сны были самые-самые настоящие из всех. Наверное, она все-таки заржавела? Или нет?

Времени на обдумывание этого всего совершенно не было, ведь Саша крутилась, как белка в колесе. Многие учителя по старой памяти спокойно давали ей задание, с некоторыми пришлось помучиться, особенно с биологичкой: этот бульдозер категорически отказался ставить ей что-нибудь, кроме «не аттестации» за триместр, а потому Саше пришлось прибегнуть к помощи Елены Федоровны.