Саша медленно, как на эшафот, шагнула к матери – и мать прижала ее к себе, покрывая поцелуями и перебирая ее волосы. От матери пахло корвалолом и прокисшим молоком, но это все было абсолютно не важно, ведь у нее были такие непривычно мягкие объятия, что Саша прижалась к ней, ища защиты. Саша не помнила, когда мать обнимала ее в последний раз – наверное, еще в раннем детстве, и это было так давно, что Саша уже не помнит толком.

Саша обнималась и обнималась с матерью и ощущала себя полностью под защитой. На мгновение ей показалось, что она готова рассказать ей все на свете – про Влада, про туристов, про сны и про охоту на шишиг, про доппельгангеров и про метро, но поняла, что не сможет никогда. Не сможет все это вспоминать. Ведь всякий раз, когда она будет вспоминать Владлена, у нее перед глазами будет больничная палата без дверей и заросший бородатый мужчина, пускающий слюни.

– Все в порядке, мам. Теперь все будет в порядке. Я больше не хочу спать, – Саша сказала это скорее себе, чем матери. Она прекрасно понимала, что спать ей придется, иначе в какой-то момент она просто упадет без сна – но во сне мог прийти Владлен. И этого она боялась больше всего. – Какой сегодня день?

– Тринадцатое марта, – мать тяжело вздохнула. – Среда, и занятия ты пропустила. Ты не ходила в школу почти месяц. Просто лежала, смотрела на меня отсутствующим взглядом, как будто ты не здесь, а где-то в другом месте. И не докричишься. Я думала, что уже тебя потеряю.

Говорить было сложно, ведь Сашу душили слезы. В этот момент она полностью осознала, насколько – тяжело – бывает говорить самые простые и правильные слова.

– Прости меня, мам. Прости, пожалуйста. Я больше никогда не буду много спать, и принимать эти чертовы таблетки перестану и не буду себя плохо вести, только перестань плакать, пожалуйста, мам, я, правда, больше не буду. Я даже в школу начну ходить, ну пожалуйста, я…

Мать все обнимала и обнимала ее, поглаживая по голове. На кухне, на их уютной, правда, давно требующей ремонта кухне все еще играло радио. Ведущий заливался фальшивым сверхтеплым смехом, рассказывая об очередной новости из мира музыки. Заглушая голос ведущего, хлынула музыка – какой-то очень знакомый и грустный рок-н-ролл. И Саша, не понимая, что делает, взяла мать за руку и потащила в центр кухни, начиная танцевать.

Вместе они танцевали этот диковинный, жуткий танец, напоминающий пляску святого Витта. Мать держала ее за руку и дергалась туда-сюда, туда-сюда. В этот момент Саше страшно захотелось разрыдаться, но танец успокаивал ее, выражая всю нежность к матери, всю нереализованную потребность в ласковом слове, которого Саша отроду от нее не слышала. Песня закончилась, и они расхохотались.

– С вами было радио «Крот», это тринадцатое марта две тысячи четырнадцатого года, и у нас в гостях знаменитый американский музыкант Эрик Ковлер. В возрасте сорока лет Эрик внезапно заинтересовался Россией и русской культурой, и теперь учит русский язык и желает в первый раз в своей жизни приехатьна гастроли. Будьте уверены, мистер Ковлер, мы ждем вас, ведь в России очень много ваших фанатов. Как известно…

Мать приглушила радио, и голос ведущего смолк. На мгновение Саше даже стало его жаль – в конце концов, именно этот голос был ее добрым спутником во все ранние подъемы. Именно его Саша передразнивала и закатывала глаза от его странных формулировок, и постоянно делала потише – и именно с этого голоса началось тогдашнее Сашино приключение.

– Знаешь, – мать говорила тихо и очень робко. – Раз уж ты сегодня не пойдешь в школу, давай сходим куда-нибудь вместе. Например, в кино. Когда ты последний раз была в кино?

* * *

На удивление, в школе было спокойно. Никто не лез к ней с ненужными вопросами, никто не пытался посмеяться над ней или уличить в чем-то неприятном, нет: все как будто забыли про ее существование, привыкнув к тому, что последняя парта у окна теперь всегда будет пустовать. После того, как Саша предоставила Елене Федоровне справку от психиатра, она вдруг резко перестала спрашивать ее на уроках и в принципе старалась не подходить близко к ее месту, словно считала Сашу прокаженной. И ее это вполне устраивало.

Она сидела в душном классе на очередном уроке литературы, честно пытаясь вникнуть в проблемы автора и продраться через путанные объяснения учительницы. Она ведь когда-то хотела стать писателем, даже пробовала начинать писать книги – но тут же забрасывала, ведь рядом постоянно была Аня, которая вечно смеялась над ее робкими пробами пера и разбирала ее произведения на цитаты. Плевать Саша хотела на эту толстую дуру и ее замечания, на самом деле.

Да, раньше ей хотелось стать писателем, а потому ходила на все уроки литературы и сидела в первом ряду, с интересом слушая о гиперболах и лексических повторах, отрабатывала дома парцелляцию и посещала лекции филологического факультета Университета, чтобы применить полученные знания на практике и написать самую детскую и самую честную книгу, которую только видел мир. Но сейчас Саша не хотела ничего, кроме как свернуться калачиком и тихонько умереть, так, чтобы никто не видел.

Потому что все, чему она училась, все, что она так любила, оказалось ложью.

– Мамонтова, – отныне Елена Федоровна обращалась к ней исключительно по фамилии. Саша закатила глаза, ожидая очередного скучного задания. – Что ты там делаешь?

– Читаю книгу, – честно ответила Саша. – Зачем задавать вопросы, на которые ответ известен. – Потому что мне неинтересно то, что вы рассказываете. Может быть, в ваших уроках и есть то, что мне когда-нибудь понадобится, но сейчас все, что я слышу, ваши безумно интересные истории про вашу внучку и вашу собаку. Мне это до глубины души безразлично.

Елена Федоровна уже не стала даже удивляться. Когда за Сашей захлопнулась дверь, она вернулась к своему обычному занятию: пространным речам о том, какие наглые в последнее время стали ученики, а вот в советские-то времена то!.. Саше было глубоко плевать, что там было быс ней в советские времена, а потому она зашла в туалет, села на подоконник, раскрыла книгу и подставила лицо солнцу. Солнце светило в оконные стекла, словно звало на улицу, на эти ещё холодные мартовские улицы, молчаливо дожидаясь, пока Саша, наконец, смирится, выбежит из школы и сунет наушники в уши, танцуя под музыку и встречая робкую поступь весны.

– Нет, – сказала Саша и отвернулась от солнца, раскрывая книгу. – Я обещала маме, что не буду больше прогуливать. Хватит. Догулялась уже.

Саша знала, что сейчас она дождется урока и извинится перед Еленой Федоровной. В конце концов, она, Елена Федоровна, уже старая и она совершенно не виновата в том, что у Саши не хватает терпения постоянно выслушивать ее странные истории. Да и оценка Саше нужна. Хотя бы какая-нибудь, кроме «неуда».

Когда, наконец, часы пробили три, из школы постепенно схлынули все ученики. Казалось, что дети рвутся прочь, стараясь поскорее вырваться из места, в которое их засунули не по их воле, чтобы заняться чем-то интересным. Например, поиграть в компьютерные игры. Или пошляться по улицам. Все, что угодно, только не заходить опять в надоевшие кабинеты и просиживать там штаны, задыхаясь от духоты и выслушивая оскорбления.