— Извела? Мою мать! — воскликнула Татьяна.

Глаза ее загорелись огнем бешенства. Уже тогда, когда Никита заявил, что ненавидит княгиню и княжну, в сердце молодой девушки эта ненависть мужа ее матери нашла быстрый и полный отклик. В ее уме разом возникли картины ее теперешней жизни в княжеском доме в качестве «дворовой барышни» — она знала это насмешливое прозвище, данное ей в девичьей — в сравнении с тем положением, которое она занимала в этом же доме, когда была девочкой.

«У, кровопийцы!» — мелькнуло в ее голове, ее за последнее время обыкновенное мысленное восклицание по адресу княгини и княжны во время бессонных ночей.

Теперь же, когда она узнала, что княгиня, по словам Никиты, она верила — человек охотно верит тому, чему хочет — извела ее мать, чувство ненависти к ней и ее отродью, как назвал тот же Никита княжну Людмилу, получило для нее еще более реальное основание. Оно как бы узаконилось совершенным преступлением Вассы Семеновны.

— Известно, извела… Я тоже, хоть и в бегах был, однако из своих мест весточки получал исправно… Стала ее гнуть княгиня, овдовев, так гнуть да работой неволить, что Ульяна-то быстрей тонкой лучины сгорела… Вот она какова, ваша княгинюшка.

— У, кровопийцы!.. — уже вслух произнесла Таня.

— Прямое дело, кровопийцы, это ты, девушка, правильно сказала… Кровопийцы… Она, конечно, как уложила в гроб Ульяну, то зачала душу свою черную перед Господом оправлять, за тебя взялась, за своего же мужа, отродье, барышней тебя сделала… Да на радость ли…

— Уж какая радость… Сослали теперь опять в девичью…

— Знаю, и не то еще знаю…

— А что?

— Замуж тебя выдать норовят.

— Что-о-о! — громко взвизгнула Татьяна и как ужаленная вскочила с лавки.

Никита, казалось, не обратил на это внимания и спокойно продолжал, пристально, однако, смотря на дочь своей жены:

— В дальнюю вотчину… Вот оно что…

— Ну, этому не бывать… — заскрежетала зубами Татьяна.

— И я говорю, девушка, не бывать… Положись только на меня, вызволю…

— Родимый, что делать надо, все сделаю…

— Садись, — указал он ей на лавку, а сам сел рядом.

Наклонившись к самому лицу Татьяны, он стал что-то тихо говорить ей. На ее лице то выражался ужас, то злорадная улыбка. Они проговорили далеко за полночь.

Татьяна Берестова благополучно пробралась назад в девичью. На ее счастье, дверь позабыли запереть, и когда она осторожно проскользнула в нее, то в смежной с ее каморкой большой комнате, отведенной для ночлега дворовых девушек, все уже спали. Никто, видимо, не заметил ее отсутствия. Она тихо разделась и легла.

Заснуть, впрочем, она, конечно, не могла. После всего, только что услышанного ею от Никиты, можно ли было даже думать о сне. Голова ее горела. Кровь била в висках, и она то и дело должна была хвататься за грудь — так билось в этой груди сердце.

«А что, если все действительно сделается так, как он говорит, — неслось в голове Тани, — и тогда она успокоится, она жестоко будет отомщена. И чем она хуже княжны Людмилы? Только тем, что родилась от дворовой женщины, но в ней, видимо, нет ни капли материнской крови, как в Людмиле нет крови княгини Вассы Семеновны. Недаром они так разительно похожи друг на друга. Они дочери одного отца — князя Полторацкого, они сестры».

«Почему же, — продолжала работать ее мысль, направленная ловким Никитою, — она должна терпеть такую разницу их положения? Ей все — мне ничего. У ней общество, титул, красавец будущий жених, счастье. У меня — подневольная жизнь дворовой девушки и в будущем замужество с мужиком и отправка в дальнюю вотчину».

При одной мысли о возможности подобной отправки холодный пот покрывал все тело молодой девушки. Нервная дрожь пробегала по всем членам, и голова наливалась как бы раскаленным свинцом.

«Нет, не будет этого, не будет… — внутренне убеждала она себя, — я возьму то, что принадлежит мне по праву. Я возьму все, раз они не хотят делиться со мной добровольно. Прав мой названый отец, тысячу раз прав».

Она всю ночь не сомкнула глаз и лишь под утро забылась тревожным сном.

Шум, поднявшийся в девичьей, вывел ее из этого полузабытья или полусна. Она вскочила, наскоро оделась и умылась холодной водой из колодца. Это освежило ее. Сделав окончательно свой незатейливый туалет, она вошла в комнату княжны как ни в чем не бывало и даже приветливо поздоровалась с нею.

«Потешу ее сиятельство напоследок», — злорадно думала она.

Княжна с помощью ее оделась и вышла пить с матерью утренний чай. Татьяна Берестова удалилась к себе. Волнение ночи постепенно улеглось в ее душе. Присев к себе на кровать, она задумалась.

Ей вдруг представилось все, что говорил ей вчера Никита, до того страшным, до того невозможным, что она уже решила в своем уме, что он просто сбрехнул по злобе.

«А если это возможно? Если адский план, придуманный Никитой, действительно осуществим? Что тогда?»

В сердце молодой девушки, независимо от ее воли, закралась жалость к своей подруге.

«Она ведь не виновата! Все княгиня. Но что же делать, тут нельзя разбирать большую или меньшую вину. Пусть она без вины виновата, а все же виновата. Не пропадать же мне так, не дожидаться же, когда отправят в дальнюю вотчину».

И снова мысль о возможности подобной отправки подняла целую бурю в дуще и сердце молодой девушки.

«А может, княгиня обеспечит ее, даст приданое, и она выйдет замуж за кого-нибудь из городских, из тамбовских, за чиновника».

Мечта выйти за чиновника уже давно жила в уме Тани. С этим исходом она бы примирилась. Она не может только примириться с отправкой в дальнюю вотчину. Думы в этом роде, одна другой противоречащие, неслись в ее голове. Она сидела неподвижно, с устремленными в одну точку глазами. Она очнулась от этой задумчивости, когда ее позвали к княжне. Последняя встретила ее радостным восклицанием:

— Он приедет сегодня! Он приедет сегодня!

— Кто приедет? — не сразу поняла Татьяна.

— Князь, князь приедет… Мама ведь устроила так, чтобы нам дали знать из Лугового, когда князь сделает нам визит, сейчас нарочный оттуда был… Сказал, что сегодня… Мама приказала мне одеться получше, но вместе с тем и попроще, как будто я в домашнем платье… За этим я и позвала тебя.

— Ага… — протянула Таня.

— Что же мне надеть?

Княжна и ее подруга-служанка занялись сперва обсуждением туалета, а затем и самым туалетом, который вскоре и был окончен. Княжна осталась довольна и пошла показаться матери.

«Посмотрим, что за чудище такое заморское», — думала Татьяна Берестова, возвращаясь в девичью.

Там ожидал ее новый удар. Горничной княгини Вассы Семеновны Федосьей было вынесено приказание об отправке десяти дворовых девушек в дальний лес по ягоды. В число этих десяти была назначена и Татьяна Берестова.