ведь вовсе не в этом. То, что дорого на самом деле, — воспоминания и любовь — остается рядом с тем, о ком они и кому принадлежат.

— А когда умирает он?

— Они снова встречаются и обретают друг друга.

— Ну что же, красивая сказка.

— Пусть. Но ты увидишь, что она и про нас тоже — рано или поздно.

— Согласен. Только лучше бы поздно, ладно?

— Все будет, как ты скажешь, как ты хочешь. А теперь можно наконец обратно?

Я обнимаю ее, обхватываю собой всю — как только могу. Пусть мне не удержать молодость, пусть не удержать время, но уж ее, Аве Марию мою, не выпущу из рук, не отдам, не отдам, не отдам…

ВЕРДИКТ

Коронер скучным голосом зачитывает еще неделю назад написанный им же самим текст:

— «…наличие в тканях и органах быстродействующего яда — растительного алкалоида из семейства… латинское название… Указанное вещество могло попасть в организм жертвы как с водой, так и с пищей;

…незначительные следы его были обнаружены в упаковке с мятными таблетками, найденными в кармане жертвы;

…ни в одной из оставшихся таблеток следов или наличия указанного вещества не обнаружено;

…все найденные на упаковке отпечатки пальцев принадлежат потерпевшему;

…таким образом, можно утверждать, что яд содержался только в одной из таблеток и был принят потерпевшим сознательно или случайно тринадцатого июля… года, между тринадцатью и четырнадцатью часами, что и явилось причиной смерти;

…каким образом и с чьей помощью упомянутая таблетка оказалась в упаковке среди прочих, в данный момент установить не представляется возможным.

…дает основания просить о закрытии дела».

КОМИССАР

Вечер на пьяцца Венеция был душным и шумным, и сегодня комиссар все-таки позволил себе настоящий кофе. Конечно, он испытывал угрызения совести, представляя молчаливый укор жены, но, во-первых, сегодня ему было что ей рассказать, а во-вторых… ему просто очень захотелось ощутить почти забытый вкус, может быть, даже заказать вторую чашку, чтобы ее-то уж выпить не торопясь, с удовольствием, маленькими горькими глотками и не думать, не думать ни о чем, кроме…

Он уже давно перестал удивляться происходящему, и с годами у него появилось очень неплохое чутье. Он знал, что занимает свое место по праву, — он и в самом деле неплохой комиссар, даже очень неплохой. Настолько, что, хотя никогда бы не признался в этом вслух, верил, что дороже всего на свете — истина. До такой степени, что иной раз легче умереть, чем сказать ей нет.

И никакой Страшный суд не в силах помешать.

Ни его начальство, ни его подчиненные об этом не догадывались, как и том, что он уже давно никого не осуждал, зато очень часто жалел. Не потому что был сентиментален, просто это здорово помогало в работе. Человек таков, каков он есть, и что тут поделаешь?

Это дело было не сложнее и не проще, чем многие другие. Яд мог оказаться среди таблеток за пару недель или пару минут до смерти, кто знает? Это могло быть сделано где угодно — здесь или в любом другом месте, близким другом или оскорбленной женщиной. Может быть, просто случайное совпадение места и времени — не важно.

Комиссар знал, кто НЕ убивал, остальное его не волновало.

Потому что есть нечто сильнее смерти, сильнее всего на свете. То, что не в силах разрушить даже время. Об этом шумит море и поют птицы, но нет таких слов — ни в одном из человеческих языков.

Ни логики, ни здравого смысла, ни улик — ничего.

А просто: Рим, лето, платаны…

Вдруг понять, где твой дом, и обратный билет не понадобится.

Он и не понадобился.

Комиссар тяжело вздыхает, отодвигает чашку с недопитым кофе, неуклюже поднимается из-за стола.

— Все-таки надо бы успеть к ужину, — бормочет он сам себе. — София, наверное, уже заждалась…