— Я ухожу. Совсем. Пожалуйста, собери мои вещи и, главное, не забудь две мои любимые рубашки и костюм в серую полоску. И ради бога, София, ради бога, не надо устраивать сцен. Поздно. Уже поздно.

София глядит перед собой, и глаза ее слепы, а сигарета уже почти обжигает пальцы. Воздух темнеет, вечерняя синева накрывает город.

«Нет, этого просто не может быть, — она встряхивает головой. — Этого не будет, и все. Никогда. Потому что если… Нет, ни за что. Все равно. Это все глупые фантазии. И потом, а где берут яд?»

МАРИЯ

Она водит тонким пальцем по моей груди и что-то едва слышно напевает. Окна, как всегда, настежь, утро заполняет все вокруг, ласкает наши тела, стекает по плечам, по бедрам, становится светом и голосом. Мария говорит:

— Надо же, как бывает. Никогда бы не поверила.

Я молчу.

— Ты не хочешь знать, чему? — она прижимается щекой к моему животу и смотрит на меня — снизу.

— Я знаю, но если скажу «нет», ты замолчишь, а я хочу слышать твой голос.

— Тогда скажи.

— Ты удивляешься тому, что мы до сих пор не надоели друг другу. Верно?

— Нет. Я удивляюсь, что мы не можем надоесть друг другу. Может, это потому, что мы редко видимся?

— Не думаю. Просто мы идеально друг другу подходим — все наши выпуклости и впуклости. Вот и все.

— И мы именно такими были созданы?

— Ну, это тебе виднее. Из нас двоих к богу ближе ты.

— Почему я?

— Во-первых, потому что ты ангел. У тебя ангельский голос, и ты так же красива. Во-вторых, ты живешь в Риме, а город этот божествен. А в-третьих, потому что я тебя обожествил. Захотел и обожествил. Просто.

— Ты меня не просто обожествил, ты меня создал. И мои счастливые глаза, и мое тело — погляди на него, дотронься до него. Дотронься здесь и здесь, везде. Ты сам не понимаешь, не понимаешь…

— «…и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились этого» — написано в книге Бытия. И разве что-то изменилось с тех пор?

— Нам придется умереть в один день.

— Ну, если ты так хочешь… Но я бы еще немного повременил, конечно, при условии, что и ты тоже.

— Между прочим, я не шучу. В один день и еще два вздоха — после.

— Какие два вздоха? Умереть — это более-менее понятно, а что ты еще придумала?

— Это не я. Разве ты не слышал эту историю про два вздоха?

— Услышу сейчас от тебя. Давай, рассказывай, ну…

— Тогда отпусти меня. Хоть чуть-чуть.

— Не могу.

— Самую капельку, а я, как только закончу, сразу назад. — Ее лицо возникает у меня из подмышки. Она улыбается и тянется, как кошка.

— Спасибо. Скажи, ты знаешь, что происходит с человеком после смерти?

— Насколько я помню, его закапывают в землю, и из его тела вырастают цветы. Впрочем, могут быть варианты…

— Это ты мне рассказываешь про тело. А я говорю о человеке. Целиком.

— Извини, сейчас я могу думать только про тело.

— И правильно. К этому мы еще вернемся. Но слушай дальше. После смерти тело человека остывает, потому что его покидают воспоминания и любовь, ведь только они согревают нас по-настоящему. Чтобы они не пропали совсем, нужно всего лишь два раза вздохнуть. Иногда это называют агонией — два редких вздоха, когда уже перестало биться сердце. Но агония здесь ни при чем — человек всего лишь пытается удержать то, что нельзя потерять.

Первый вздох — все самые светлые его воспоминания. Второй — любовь. Если, конечно, ему повезло ее встретить.

— И что же дальше?

— Первый вздох дается без труда. Второй… второй случается редко.

— А если все же случается?

— Тогда человек не умирает. То есть физическое тело уже не вернуть, но дело