С этого дня супруги посещали Ивана Васильевича каждый вечер, и каждый вечер восемнадцатилетняя Ирина Федоровна растирала собственным зельем больные суставы своего свекра. Спустя три недели, дождавшись окончания сего действа, царь вдруг сказал:

— Я вижу, пустеет шкатулка твоя, милое дитя. Как же нам далее поступить?

— Коли помогает, батюшка, то еще сделаю, — потупила взор девушка. — Рецепт известен, молитвы наши искренни…

— Помогает, милая.

— Я рада, батюшка.

— Ласковые руки у тебя, девица, добрые, каждое прикосновение радует, — улыбнулся Иван Васильевич. — Понял я тайну твою, Ирина Федоровна. Симпатию ты вызвать умеешь, расставаться с тобою трудно. Да еще и красавица. Немудрено, что Федька мой голову потерял. Передай сыну, не держу я больше гнева на него. Бог с вами, дети мои. Живите вместе и будьте счастливы.

— Он же здесь, батюшка! — оглянулась на мужа Ирина.

— Боязно разговаривать с ним, милая, — перевел свой взор на царевича Иван Васильевич. — Как бы снова не надерзил. А то ведь я токмо душою к нему отмяк.

— Я твой сын, государь, — подошел ближе Федор Иванович, опустился на колено и склонил голову. — Коли тверд и грозен ты, как же и мне дерзким не уродиться? Но я всегда любил и люблю тебя, батюшка, в том не сомневайся.

— Не сомневаюсь, — ответил Иван Васильевич. — Посему слушай меня внимательно, буйная твоя голова. Ныне есть у меня дело важное, неотложное. В Речи Посполитой ляхи короля себе нового выбирают, и многие за меня кричат. Посему я ныне в Новгород отправляюсь, дабы находиться поближе к хлопотам тамошним. Сам знаешь, до Москвы путь для гонцов на пять дней длиннее. Тебе же, Федор, поручаю сим летом Берег[10] проверить, каково оно там ныне? Бо тихо больно, подозрительно. Глаз хозяйский надобен.

— Осмотрю со всем тщанием, отец, — кивнул царевич.

— Тебе бы тоже поручение дал, Ирина Федоровна. Да, сказывают, ты токмо мужа своего слушаешься, — улыбнулся царь.

— Я приготовлю новую мазь, — склонилась молодая женщина, — и позабочусь, чтобы над нею помолились о твоем здравии самые честные из православных подвижников.

— Есть ли у тебя какие-то просьбы и желания, милая?

— Все, чего мне в жизни сей хочется, батюшка, так это быть рядом с любимым моим, венчанным супругом. Иного от судьбы не прошу.

Государь помолчал. Усмехнулся и покачал головой:

— Ступайте, дети мои. И не забывайте, что долг ваш ныне не токмо берега осматривать, но и внуков мне приносить! Плодитесь и размножайтесь, как завещано нам Господом нашим небесным и всемогущим. Плодитесь и размножайтесь!

10 августа 1575 года

Великий Новгород, Царский дворец

Свита вернувшегося с охоты государя стремительно наполняла дворец, делая его шумным и веселым. Разгорались очаги в кухнях, топились печи в банях, обильная добыча уносилась частью в погреба, частью — прямо к поварам и сытникам. В высокую просторную трапезную дворня тащила бочки с квасом, вином и медом, кадки с соленьями и копченостями, сласти и ягоды. Ведь уставшим с дороги боярам требовалось хоть немного перекусить, прежде чем отправиться в баню смывать пот и пыль.

И, как обычно, все эти хлопоты обрушились на стольника Постельного приказа целым водопадом, ибо разом требовалось и выдавать, и принимать, и расселять, и направлять. Борис Годунов управился с обширным хозяйством дворца только поздно вечером, когда разомлевшая после парилки знать уже упивалась в трапезной вином и объедалась дичью. Причем многие с устатку прямо там и укладывались. А когда Годунов уже собрался с полной сумкой грамот отправиться домой, на улице у ворот стража неожиданно скрестила перед ним бердыши.

— Что случилось, служивые? — удивился стольник.

— Велено, Борис Федорович, как появишься, до государя направить!

— И почто?

— Нам-то откуда знать, Борис Федорович? — вернул бердыш на плечо стрелец. — Наше дело сполнять, а не спрашивать.

— Ага… — кивнул стольник. Немного подумал и решил, что раз просто «велено», без стражи и угроз, то, пожалуй, ничего страшного случиться не должно.

Так оно и вышло. В своих уютных покоях, на усыпанном подушками диване, распаренный и пахнущий вишней, одетый в бархатный халат с вышивкой и малиновую тафью, государь выглядел вполне благодушно, а сидящие тут и там бояре и князья — весело.

— О, дружка мой появился! — явственно обрадовался Иван Васильевич. — Ну-ка, оставьте нас, други. Желаю со слугой сим словом с глазу на глаз перемолвиться.

Царская свита поднялась, с поклонами покинула комнату. Борис Годунов остался стоять в середине комнаты, аккурат в середке ковра с кольцевым узором.

— Расскажи-ка мне о своей сестре, дружка, — предложил Иван Васильевич, со слабым стоном откинувшись на подушки. — Дюже любопытно все подробности про невестку свою новую узнать.

— Моя сестра предана тебе, государь, — отчеканил стольник. — Предана всей душой, без потаенных мыслей. И она любит твоего сына.

— То я и сам уже знаю, Борис Федорович, — опустил веки царь. — Смут не затеяла, обид не затаила, из опалы добром выпуталась. Мазь хитрую состряпала, каковая боль мою отпускает, ан ни единой просьбы не выказала. Токмо за мужа заступалась. Либо притворщица она зело хитрая и умная, либо и вправду предана и влюблена.

— Она не притворщица, государь! Она по Федору Ивановичу прямо иссохла вся!

— Правда? А мне зело румяной и щекастенькой показалась, — засмеялся государь. — Ну да ладно. Что ведомо, то ведомо. Ты мне про то расскажи, чего я не знаю. Например, откуда вы оба взялись на мою голову? Помню, возникла возле сына малышка крикливая. Посмотрел я, как Федька развеселился, как с ней играется, да рукой и махнул. Повелел не гнать. Подробностей не спросил. Так откуда вы появились, сказывай!

— Сиротами остались, Иван Васильевич. Ей шесть было, мне двенадцать. К дядюшке пришли. К Дмитрию Ивановичу. Он и приютил, и к делу пристроил.

— Вдвоем пришли?

— Да, Иван Васильевич.

— И она все время при тебе жила?

— Да, Иван Васильевич.

— Ты ее, получается, воспитывал, растил?

— Да, Иван Васильевич.

— Заместо отца с матерью был?

— Да, Иван Васильевич.

— Коли так, то ты ее, верно, сильно любишь?

— Да, Иван Васильевич.

— И сейчас, верно, никак понять не можешь, отчего я все сие у тебя выпытываю?