кайзера и закрученные вверх усы. И еще каску с белыми перьями, развевающийся по ветру оранжевый плащ. В общем, это была фигура по-своему эффектная и даже величественная, не только в представлении маленького мальчика, но и великовозрастных подданных, которые всегда говорили о своем кайзере с дрожью в голосе, с восторгом.

Видно, он неплохо играл свою роль великого монарха, но не доиграл. Привел империю к военному поражению и революции…

И в том же году я встретил здесь другого монарха, правда рангом пониже, даже стоял рядом с ним и слушал его беседу (очень краткую) с моими друзьями. Это был саксонский король.

Теперь уже мало кто, кроме историков-специалистов, знает государственную структуру тогдашней германской империи. Она состояла из двадцати пяти государств. Король прусский был императором Германии, но было и три других королевства, затем великие герцогства, просто герцогства, вольные города. Все это были особые государства, со своим монархом, со своим парламентом, как будто бы автономные в местных делах. Правда, их права постепенно сокращались в пользу центральной власти.

Мы жили в Дрездене у одного дальнего родственника, даровитого музыканта, который был тогда капельмейстером королевской оперы. Его особняк был расположен в королевском саду. В этот день у меня был в гостях старый товарищ по гимназии Боря и мой новый друг Коля, самарский гимназист. Играли мы в теннис, площадка была расположена почти у нашего дома.

И вдруг бегут немецкие подростки, восторженно крича: «Дер геник комт!» В Саксонии это слово произносилось с придыханием, выходило не «кениг», а «геник», и оттого саксонского короля называли «геником».

А затем к теннисной площадке подошли два человека, один — очень картинный генерал, весь увешанный орденами, другой — совсем невзрачный, рыженький, в пыльнике. И только черная палка с монограммами в его руках (тогда это было модно) привлекала внимание.

Мы были вызваны в будочку около плошадки. Невзрачный господин обратился к Коле с вопросом:

— Зи зинд руссен?

— Я.

— Аус вельхем штадт?

— Аус Самара.

— Самара — дас ист ам Вольга?

— Я.

— Унд зи?

— Аус Ростов.

— Ростов — даст ист ам Дон.

Затем они попрощались с нами и продолжали прогулку. А по аллее уже бежали к нам немецкие мальчишки, по-видимому они считали неудобным слушать беседу своего короля с иностранцами и отошли в сторону.

— Вас дер геник хат гезагт?

Я несколько удивленно обратился к старшим моим друзьям:

— Король ведь ничего не говорил!

— Как не говорил?! Ведь этот рыженький в пыльнике и был король. А генерал с орденами — по-видимому, кто-то из его свиты.

Так я ошибся. Не признал коронованную особу. Все же я был тогда очень молод.

Коля, мальчик веселый и живой, сказал:

— Надо обязательно записать нашу беседу с королем для будущей немецкой хрестоматии. Подумайте, какое знание географии! Самара ист ам Вольга!

Уже много позже, в дни войны, в начале 1915 года, я имел честь видеть Николая II, императора всероссийского, и прочее, и прочее.

Директор гимназии Николай Павлович пришел в наш класс немного возбужденный.

— Если государь обратится к кому-либо из вас, надо ответить и добавить обязательно «ваше императорское величество». Ну, прорепетируем! — сказал он.

Не очень подходило это слово к мнимо торжественной обстановке. Что он может у нас спросить?

— Из какой вы гимназии? — Из частной гимназии с правами, ваше императорское величество!

— Сколько в ней учащихся? — Около четырехсот, ваше императорское величество.

Мне казалось, что наш директор репетирует это не слишком серьезно, без должного уважения к царю. Да и в городе к приезду царя относились как-то безразлично. Что-то не слышно было восторженных слов по адресу обожаемого монарха. Время было трудное, начиналось большое отступление на фронте, напряженная обстановка была и в тылу.

Нас привели на вокзал очень рано, около восьми часов утра. Мы стояли и мерзли. Здесь были ученики мужских гимназий и реальных училищ. Вокруг нас несколько рядов казаков с пиками, в парадной форме. Пики были украшены трехцветными флажками. А иного народа не было видно. Вокзал был украшен цветами, цветочными вензелями, на перроне лежали ковры.

Только около десяти часов подошел царский поезд. Два оркестра заиграли «Боже, царя храни». Царь проследовал мимо меня, очень близко (я стоял в первом ряду). Я обратил внимание на восковые его глаза и недовольное выражение лица. Он казался маленьким, невзрачным, особенно рядом с войсковым атаманом Покатило, бравым, картинным генералом. Я даже вспомнил саксонского короля и его спутника.

Конечно, с гимназистами царь не беседовал, даже не смотрел в их сторону. Напрасно старался Николай Павлович.

Дядя Саша в те дни был секретарем Владикавказской железной дороги. Начальник дороги сопровождал царя, он ехал в царском поезде до одной из станций. И вдруг приходит в управление дороги странная телеграмма. Оказывается, надлежит выслать в царский поезд недавно вышедшее «Руководство для стрелочников», брошюру, изданную дорогой, — как можно больше экземпляров и немедленно. Никто не понимал, зачем понадобилась эта брошюра, никто вслух не говорил, но все служащие смеялись. «Неужели царь решил избрать новую профессию, более соответствующую его способностям и уму?» Так было написано на всех лицах. Но сказать, конечно, боялись.

Оказывается, поезд где-то задержался — не успели передать жезл. Тогда это было обязательно при отправлении железнодорожного состава. Царь в беседе с начальником дороги заинтересовался техникой этого дела и спросил: «Может быть, это где-нибудь популярным образом написано?» В результате — почти паническая телеграмма, развеселившая всех сотрудников управления дороги.

Вечером мой приятель, гимназист Бородовский, мальчик умный и сообразительный, сказал:

— По-видимому, это ошибка. Не надо было показывать народу такого царя. Сразу видно — ничтожество. Так, может, не знают, а увидят — поймут. Война, тяжелое время. По-моему, он долго на престоле не удержится. Полетит вверх тормашками, может быть, даже в этом году.

Он ошибся, но ошибся ненамного, на какие-то полтора года с лишним.

НА АРЕНЕ И В ВОЗДУХЕ

В нашей гимназии учили по тому времени хорошо, но очень отвлеченно. Казалось, наука — это одно, а жизнь — совсем что-то иное. О том, что происходит на белом свете, гимназисты знали преимущественно из газет, которые читали иногда даже старательно, но больше интересовались судебной хроникой и всякими сплетнями, которых в тогдашней прессе бывало немало. Политические вопросы почти не интересовали гимназистов. Общественная жизнь их не волновала. Странно, когда в 1911 году был убит Столыпин, помню, что это убийство оживленно обсуждалось гимназистами, а позже такие события, как Ленский расстрел, мало были ими замечены. Новый подъем рабочего движения тоже прошел мимо них.

Я часто бывал в те дни у Анны Робертовны, теперь уже не как ученик, а как гость. Я