— Ты так не сделаешь!

— Нет, не сделаю, — согласился Том, — но найдутся такие, кто сделает. Ты слишком много о себе возомнил, сопляк малолетний. Черт побери, плевать мне, в какого игрушечного динозавра ты можешь превратиться, но пуля все равно может тебя убить.

Малыш Динозавр надулся.

— Иди ты к черту, — буркнул он.

«Ну вот, я чуть было все не испортил».

— Послушай, — примирительным тоном начал Том. — Я просто хотел рассказать тебе о том, чему я сам научился на собственных шишках. Я не хочу, чтобы ты слишком увяз во всем этом. Ты — Малыш Динозавр, и это замечательно, но ты еще и… э-э… тот, кто ты есть на самом деле. Не забывай об этом. В каком ты классе?

— Вы что, сговорились все, что ли? — простонал мальчишка. — Только не вздумай говорить мне об алгебре!

— Об алгебре? — недоуменно переспросил Том. — Я и не думал говорить об алгебре. Учеба тоже важна, но вовсе не в ней заключается смысл жизни. Заводи друзей, черт побери, ходи на свидания и непременно, слышишь, непременно побывай на своем выпускном вечере. Если ты умеешь превращаться в бронтозавра величиной с добермана, это еще не значит, что ты сможешь получить все, чего хочешь в жизни, понимаешь?

Они с негромким шлепком приземлились на припорошенный снегом лужок. Торговец горячей выпечкой, стоявший со своим лотком неподалеку, во все глаза смотрел на бронированный панцирь и на дрожащего от холода голого мальчишку наверху.

— Ты слышал, что я сказал? — спросил Том.

— Да. Ты прямо как мой папаша. Вы, старые зануды, вечно считаете, будто знаете все на свете.

Его срывающийся нервный смешок перешел в протяжное драконье шипение: кости и мышцы преобразились на глазах и вытянулись, мягкая кожа загрубела и стала чешуйчатой. С большим изяществом маленький трицератопс сложил на крышу панциря кучку протокопролита, скатился на землю и зашагал по лугу, гордо задрав вверх трехрогую голову.

Тот год был самым лучшим в жизни Томаса Тадбери Чего нельзя сказать о Великой и Могучей Черепахе.

Герои комиксов, судя по всему, могли вообще прекрасно обходиться без сна. В настоящей жизни все обстояло далеко не так просто. С девяти утра до пяти вечера Том работал, а свою черепашью жизнь вел по ночам и в выходные, но теперь все его свободное время занимала Барбара. Вот почему бронированный панцирь становился на Манхэттене все более и более редким зрелищем.

Дело закончилось тем, что в один прекрасный день Том Тадбери с легким потрясением осознал, что не навещал свои панцири на свалке вот уже три с половиной месяца. Поводом для этого стала небольшая заметка на двадцать четвертой странице «Таймс», заголовок которой гласил: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЧЕРЕПАХА. ВОЗМОЖНО, ОН МЕРТВ». Ниже сообщалось о том, что за последние несколько месяцев Черепаха не ответил ни на один из вызовов (Том действительно давно не включал свой приемник) и что доктор Тахион серьезно обеспокоен и даже несколько раз давал объявления в газеты с предложением награды за любые сведения о Черепахе (он никогда не читал объявления).

Следовало сесть в панцирь и наведаться в клинику. Но у Тома не было времени. Он пообещал Барбаре помочь отвезти ее класс на экскурсию на Медвежью гору, и через два часа они должны были выезжать. Поэтому он отправился в ближайшую телефонную будку и позвонил в клинику.

— Кто говорит? — раздраженно осведомился Тахион, когда его наконец подозвали к телефону. — У нас здесь очень много дел, и я не могу тратить время на людей, которые отказываются представляться.

— Это Черепаха, — сказал Том. — Я хотел сказать вам, что я жив и здоров.

В трубке повисло молчание.

— Ваш голос не похож на голос Черепахи, — наконец отозвался Тахион.

— Аудиосистема в панцире сделана таким образом, чтобы искажать мой голос. Поэтому он и не похож на голос Черепахи. Но я — Черепаха.

— Докажите.

Том вздохнул.

— Господи, ну вы и зануда. Хотя этого и следовало ожидать. Десять лет назад вы плакались мне на свою сломанную руку, хотя сами же во всем и были виноваты. Вы же не предупредили меня, что собираетесь спрятаться под погрузчиком. Я ведь не телепат, в отличие от некоторых.

— Но я ведь не просил тебя разносить полсклада, это была твоя инициатива, — парировал Тахион. — Тебе повезло, что я не превратился в блин. Человеку с твоими способностями следовало бы… — Он запнулся. — Ты действительно Черепаха.

— Угу.

— Куда ты запропастился?

— Я просто был счастлив. Не беспокойтесь, я буду показываться время от времени. Хотя не так часто, как прежде. Я очень занят. Думаю, я скоро женюсь. Как только наберусь храбрости и сделаю ей предложение.

— Поздравляю, — сказал Тахион. Голос у него был довольный. — И кто же эта счастливица?

— Э, не скажу. Но вы ее знаете. Она — одна из ваших давних-предавних пациенток. Когда ей было два года, она переболела дикой картой. Ничего серьезного. Даже никаких следов не осталось. Я бы пригласил вас на свадьбу, Таки, но тогда игре конец, верно? Может быть, если у нас родится сын, мы назовем его в вашу честь.

В трубке повисла долгая зловещая тишина.

— Черепаха, — проговорил наконец инопланетянин странно ровным голосом. — Нам надо поговорить. Можешь выкроить время, чтобы заглянуть в клинику? Я приму тебя в любой момент.

— Я страшно занят.

— Это очень важно, — не уступал Тахион.

— Ну ладно, ладно. Только это будет поздно вечером. Но не сегодня, сегодня я буду слишком усталым. Завтра скажем, после Джонни Карсона.[9]

— Согласен, — сказал Тахион. — Я встречу тебя на крыше.

* * *

Теперь свадьба уже точно должна была закончиться. Что ж, следовало бы поблагодарить Малыша Динозавра хотя бы за это; маленький поганец отвлек его от тягостных мыслей.

Панцирь медленно летел над Бродвеем по направлению к Таймс-сквер, но всеми мыслями Том сейчас находился на другом берегу Нью-Йоркской бухты, в Топ-Хэт-Лаундж. В последний раз он был там, когда праздновали свадьбу Джоуи и Джины. Он был у них шафером и помнил все до мельчайших подробностей, начиная от тисненых обоев и заканчивая вкусом пряного польского соуса и музыкой, которую играл оркестр.

Барбара, наверное, надела подвенечное платье своей бабушки. Она как-то раз показала его ему — десять лет назад. Какое у нее было лицо, когда она провела рукой по старинному кружеву…

Его воображение услужливо подсунуло непрошеную картину. Барбара в подвенечном платье, ее русые волосы под вуалью, ее счастливое лицо.

«Я согласна».

А рядом с ней — Стив Брудер. Высокий, темноволосый, прекрасно сложенный. Этот сукин сын сейчас выглядел едва ли не лучше, чем в школе. С мальчишеской улыбкой и щегольскими усиками в стиле Тома Селлека. В смокинге он, должно быть, выглядит совершенно неотразимо. Вместе они составляют потрясающую пару.