Однако одна из рабынь, чернокожая красавица, осталась сидеть в дорожной пыли, роняя серебристые слезы, а когда Иосиф, подойдя к ней, объяснил, что отныне она свободна и может вернуться под отчий кров, она, омочив слезами его руку, поведала, что родные ее погибли, а дом со всеми пожитками сожжен дотла. И снова Иосиф проникся величайшим состраданием. Он поднял девушку на ноги и обнял, желая хоть немного утешить, но, заключив в объятия, вдруг почувствовал, что жалость его превращается в любовь, ибо никогда не встречалось ему девицы прелестнее.

Решив, что, коль скоро на то будет ее согласие, нубийка останется с ним и станет его женой, он усадил красавицу на колесницу и отвез во дворец фараона, где повелел смыть с нее дорожную пыль и сменить рабские лохмотья на богатые одеяния. И когда недавняя рабыня предстала перед ним в богатом облачении.

Иосиф восславил Всевышнего, внявшего его мольбам, ибо не осталось у него сомнений в том, что сия красавица есть дар, ниспосланный ему с небес. Он снова заключил красавицу в объятия, откинул назад ее густые и черные, как сама ночь волосы, поцеловал в сладостные уста и спросил, каким именем нарекли ее родители.

– Туа, – едва слышно прошептала она в ответ.

В тот же самый день Иосиф явился с нею пред очи фараона Тутмоса, ибо хотел испросить у своего повелителя благословения на брак. Однако стоило Тутмосу увидеть Туа перед собой, как он побледнел и ухватился за подлокотники золотого трона.

Потом царь встал и, взяв Иосифа за руку, отвел в сторону, но сам, удаляясь, не мог оторвать взгляд от прекрасного лица нубийской девушки.

Когда же фараон и советник остались наедине, Тутмос повернулся к Иосифу с выражением озабоченности и тревоги.

– О князь советников, – молвил он, – мне приснился сон, о котором я должен поведать тебе, ибо из всех мудрецов моей страны лишь ты один обладаешь достаточными познаниями, чтобы его истолковать. Мне приснилось, будто я стою среди холмов за пустыней, над долиной, где находятся гробницы моих предков. И вот на моих глазах из усыпальниц начала сочиться кровь. Выступив сквозь песок на поверхность, она увлажнила и окрасила пыль пустыни.

– Это великое чудо! – воскликнул Иосиф, – ибо не далее как несколько часов назад я заснул в той долине и мне был явлен точно такой же сон. Но поведай, о могущественнейший из царей, не лицезрел ли ты и того, как и чем была смыта эта кровь?

Тутмос, однако, бросил на него взгляд, исполненный сомнения.

– Разумеется, о мой мудрый советник, я это видел. Кровь смыл могучий поток. Но разве ты не знаешь, откуда сей поток взялся?

– Нет, о владыка, ибо в моем сне не было ничего, указывающего на его источник.

– А вот в моем было. И знай, что я увидел, У входа в долину появилась девушка, красоты необычайной, принадлежащая к нубийскому племени. В руках та красавица держала кувшин. Она пролила из него воду, и излившийся поток оказался могучим и нескончаемым. Именно он очистил долину, напрочь смыв следы крови.

Долгое время Иосиф стоял в молчании, а потом нахмурился и, покачав головой, сказал:

– О могущественнейший из земных владык, как могу я растолковать тебе сей сон, если ты открыл мне не все?

– Верно, – промолвил Тутмос, слабо улыбнувшись, – воистину велика твоя прозорливость, и ничто не может ускользнуть от тебя.

– Прошу тебя, о владыка, поведай мне все до конца.

Фараон все еще улыбался, но улыбка его была странной.

– Скажу тебе и то, что красавица, излившая поток воды из кувшина, ликом своим была неотличима от девушки, которую ты привел сегодня ко мне, желая на ней жениться. Стоит ли удивляться, что при виде ее я побледнел от неожиданности и великого изумления?

– Может быть, – медленно произнес Иосиф, – значение сего видения таково, что тебе лучше о нем не знать.

– Не бойся, советник, и скажи правду, ибо всякое знание предпочтительнее неведения.

– Воля твоя, о могущественный царь, – отвечал Иосиф с низким поклоном. – Ведай же, что над твоей династией, то бишь над теми, в чьих жилах течет твоя кровь, тяготеет проклятие. Источник его, равно как и время, когда оно было наложено, мне неизвестны, но ему подвержен и ты сам.

Лицо Тутмоса застыло и побледнело.

– В моих жила течет кровь Осириса, – после долгого молчания промолвил он. – Я потомок бога, научившего людей искусствам и ремеслам, открывшего им чудеса небес и звездных просторов. Как может кровь столь высокая и благородная нести в себе проклятие?

– Боюсь, ответа на сей вопрос твой сон не дает.

– Как же в таком случае мне понять, в чем суть этого проклятия?

Лицо Иосифа окаменело так же, как перед тем лицо его господина.

– Если это неизвестно тебе, о величайший, то кто я таков, чтобы судить о подобных предметах?

По лицу Тутмоса пробежала тень. Могло показаться, будто его посетил тот же страх, с коим в очах явился он из храма Амона, но спустя мгновение фараон совладал с собой.

– Это глупость, – пробормотал он.

– Вот как, о царь?

– Глупость, – повторил Тутмос, сжав кулаки. – Но все же, если предположить... если допустить – только на миг! – будто здесь есть хоть толика правды... Скажи, неужто нет никакой надежды?

Иосиф улыбнулся.

– Надежда есть всегда, ибо для Всевышнего нет ничего невозможного.

– Если так, о друг мой, скажи, какую надежду сулит увиденный мною сон, ибо я полон сомнений и безотчетного страха.

Улыбнувшись снова, Иосиф поцеловал руку фараона.

– Ты видел кровь, сочившуюся из гробниц твоих предков и начисто смытую могучим потоком. Что, о владыка, может означать сие видение, как не то, что и тяготеющее над твоей династией проклятие тоже будет смыто?

– Но как? – вопросил фараон. – Скажи скорее, как это произойдет?

– В твоем сне, – ответствовал Иосиф, – долину очистила не кто иная, как Туа, ибо именно из ее кувшина вытекла очистительная вода. Точно так же, предрекаю я, именно из ее чрева явится спасение твоему царственному дому. Воистину, нам должно восславить Всевышнего, пославшего тебе сей пророческий сон и поставившего Туа на пути моем, дабы стала она моей женой.

Царь Тутмос, однако, промолчал и, не проронив ни слова, повернулся и направился к дворцовым садам, полным тенистых деревьев, благоухающих цветов и прохладных, как лежащие на вершинах гор снега, фонтанов, что сулят убежище и отдохновение от палящего полуденного зноя. Долго он стоял там молча, устремив взгляд в одному лишь ему ведомую даль, и сердце взиравшего на него Иосифа исполнилось тревоги.

– О милостивейший господин и драгоценнейший друг мой, – вымолвил он наконец, – неужели ты не поделишься со мной гнетущей тебя тайной?

Царь Тутмос медленно повернулся, и Иосиф увидел то, чего не замечал раньше: лицо фараона сильно изменилось. Как и до посещения фараоном храма Амона, оно выглядело чрезмерно худым и изможденным – словно бы плоть стаяла и кожа обтянула череп. На миг показалось, будто он и вовсе не является смертным человеком, но потом царь улыбнулся, и улыбка сия успокоила Иосифа. Несмотря ни на что, он видел перед собой человека, которого хорошо знал и любил.