Йарох подошёл к очагу и остановился, с лёгкой улыбкой на губах оглядывая Таскув. Она потупилась не в силах выдержать его взгляд. Он неспешно снял с её головы платок, провёл руками по косам и принялся медленно расплетать их, как и положено по обряду. Нынче пяти душам мужа и четырём – жены – суждено соединиться в священное число, означающее завершённость. И как бы Таскув ни боялась этого, а уже решила, что это, знать, не так уж и плохо. Наверное​, хорошо даже.

Руки Йароха бережно касались волос, мимолетно оглаживая то шею, то плечи.

– Ты как будто ещё боишься меня, – проговорил он без тени обиды в голосе.

– Просто... Я не знаю тебя, – тихо ответила Таскув. – Пока не знаю.

Йарох понимающе качнул головой, а затем легко придержал её за подбородок и коснулся губами губ. Коротко и мягко. Дыхание остановилось в груди, когда он, чуть подождав, поцеловал снова, уже так, как должно мужу целовать жену. Таскув не сразу заметила, что намертво вцепилась в собственный подол, и с усилием заставила себя разжать пальцы. Словно ломая твёрдый кокон внутри, она подняла руки и сдёрнула шнурки с волос Йароха, распуская их по плечам, провела пальцами по бровям и скулам, разглядывая, привыкая. Пожалуй, любая девица могла бы с таким мужем легко прожить душа в душу. Если бы не... И в горле словно шип застрял, покалывая при каждом вдохе.

Чуть выждав, Йарох притянул Таскув к себе, снова приникая к губам, снял с неё сначала тонкий халат, а затем и платье. Она едва не вздрогнула, когда его чужие руки коснулись оголённой спины, прошлись по ней вниз, неспешно исследуя. Пытаясь старательно отвечать на ласку мужа, она освободила и его от одежды, не в силах даже посмотреть на него открыто. Как бы красив ни был. Повинуясь ему, легла на брачное ложе и тяжесть тела супруга навалилась на неё сверху. Йарох не торопился, желая, видно, чтобы она чуть меньше стала похожа на деревяшку. Но как Таскув ни старалась расслабиться, а ни одно его прикосновение не отзывалось в теле хотя бы тенью тех ощущений, что довелось испытать со Смиланом. Прикусив губу, она вытерпела, когда муж взял её, осторожно и бережно, стараясь не причинить лишней боли. Обхватила его за шею руками, пряча лицо. Постепенно она почти забылась, перестав замечать его внутри себя, и движения, что становились всё быстрее и глубже. Не было противно или больно. Было никак, словно она на время покинула своё тело. Наконец Йарох рванулся последний раз и остановился, горячо дыша ей в нацелованные губы.

– Ты и вполовину не желаешь меня так, как я тебя, – с лёгким укором шепнул он, переведя дух.

– Прости, – Таскув взглянула на него, краснея до корней волос.

Муж улыбнулся и лёг рядом.

– Я обещаю, что к концу сегодняшней ночи всё станет по-другому.

Он погладил её по бедру, заставив невольно сдвинуть колени. Немного помолчав, начал расспрашивать Таскув о том, как она жила в своём пауле и что за путешествие случилось у неё на юг в город Ижеград. Превозмогая смущение, она отвечала, вновь погружаясь в то время, и незаметно перестала внутренне сжиматься в комок. Всё это время руками Йарох ласкал её всю, пока не залегла влажная тяжесть внизу живота и разгоряченное тело не потребовало большего. Тогда супруг взял её снова, а позже – ещё. Он любил Таскув то нежно и медленно, то подминал под себя с безоглядным напором. И она всё больше раскрывалась перед ним, познавала его и себя тоже.

Заснули они под утро, и лишь тогда, закрывая глаза, она заметила, что на запястье нет шнурка, который ей повязал Лунег.

Не слишком наезженной тропой отряд Смилана двигался к землям племени катай. Стелились во все стороны густые леса, то и дело слышались в чаще голоса малых и больших ручьёв, что впадали в реку Сергу, вдоль которой первые дни и бежала дорога на юг. Скоро она отклонилась от той, что могла бы увести путников к Мурому, и затерялась в диких краях, где почти никто не появлялся. То приходилось взбираться на невидимые глазу, укрытые густыми сосновыми борами горы, то спускаться в низины и ехать сиреневыми озёрами зацветающего кругом иван-чая, высокого, выше лошадиного брюха. В тенистых еловых чащах тёмными громадами вырастали мрачные, покрытые ярко-зеленым мхом, остатки древних  гор. Время от времени почти незаметная тропа выводила отряд на холмы, с которых далеко во все стороны была видна долина Серги с торчащими по берегам камнями-бойцами. Тогда все на миг замирали, вдыхая полной грудью пропитанный бесконечной свободой воздух, и трогались дальше.

И путешествие было бы совсем похоже на приятную прогулку, если бы не дело, за которым Смилан и его люди отправились. Да необходимость на время оставить за спиной, что стало ценнее всего в жизни.

И он торопился. Не только потому что поручение Ижеслава было важно для него и для мира в будущем княжестве. Но и потому, что хотел скорее вернуться. Разговор с Сайфи-бием не обещал быть приятным. Вождь одного из катайских родов часто менял благосклонность к власти муромского княжича на неприязнь. Затевал стычки и смущал умы остальных биев ханства. А тут и вовсе удумал подлость: извести Ижеслава до смерти. Такое спускать – себя не уважать. Но всё ж покончить с тяготящими обязанностями хотелось как можно скорей.

Смилан надеялся, что брат передал все его слова Таскув в точности, чтобы не серчала за отъезд без должного прощания и обязательно дождалась его возвращения. Даже оберег свой отдал в знак того, что они ещё увидятся. Он с радостью оставил бы Таскув в Ижеграде, но зачем давать лишний повод кумушкам судачить о ней? Случись такое, сплетницы перемыли бы маленькой шаманке все кости, а то и гадостей наделали бы. На такую силу и красоту всегда найдутся завистники. Да и перед Латеницей, с которой он тоже ещё не объяснился, неудобно.

К тому же сама Таскув хотела непременно вернуться домой – её можно было понять. Неспокойно теперь стало на душе, и Смилан надеялся, что родичи смогут защитить девушку от зырянского шамана до его приезда. А там уж со всем справиться можно, даже с гневом отца.

Ох, такого накрутил, самому бы разобраться с тем, что в жизни у него творится. Только в одном он был уверен: от шаманки теперь не откажется, хоть голову ему снимай с плеч.

Смилан отправился к Сайфи-бию короткой дорогой, без надобности заезжать в лагерь войска Ижеслава, что раскинулся на границе с башкирскими землями много западнее. С ним отправился солидный отряд кметей в четыре дюжины человек: от кара-катайского вождя не ждали тёплого приема, да и проезжать по угодьям порой враждебных племен так всё ж безопаснее. На пути будут попадаться и деревни первых поселенцев из муромского княжества: есть, где припасы пополнить.

И казалась не столь уж долгая – всего-то седмица – дорога спокойной и не сулящей больших забот, а на душе было тревожно.

– И когда эти катайцы притихнут? – по своему обыкновению заворчал десятник Мирей, когда на очередной ночевке, отвечеряв, кмети стали расходиться по палаткам и у костра осталось не так много народу.

Почему-то задумчивость на Мирея нападала чаще всего именно в такие моменты. А если нет, то стоило ему завести хулительные разговоры о башкирах, которые-де уже всю кровушку выпили и Ижеславу, и ему самому, как вокруг него сразу становилось почти пусто. Оставались только самые стойкие или те, кто его бурчание научился пропускать мимо ушей. Как Смилан.